Константин Лагунов - Начнем сначала

Укрытый вафельным полотенцем пирог был еще чуточку теплым. Под тонкой хрустящей подрумяненной верхней корочкой толстый ароматный слой муксуна, приправленного отварным рисом и пережаренным луком. Угождая вкусу мужа, Мария Федоровна выставила к пирогу малосольных огурчиков собственного производства (летом ездили к матери на Кубань, там и насолили).

С завидным здоровым аппетитом ел Сивков. Покрякивал от удовольствия, похваливал стряпуху и, только разделавшись с огромным куском, передохнул.

— Еще? — спросила довольная Мария Федоровна.

— Можно и еще, — охотно согласился Сивков. — Только небольшой кусочек. А то до постели не дойду, да и сны будут страшные…

— Страшнее яви не бывает снов…

Сивков перестал жевать. Пытливым, долгим взглядом всмотрелся в жену и, отодвигая тарелку, негромко и горько вымолвил:

— Пожалуй, так.

Поймал вопросительно обеспокоенный взгляд жены, отвел глаза, смущенно покашлял, потом, изобразив подобие улыбки, изо всех сил стараясь придать своему голосу звонкости и насмешливости, проговорил:

— Сегодня Кабанов расквитался за мой рационализаторский порыв. Помнишь, девять плетей-то…

Мария Федоровна промолчала.

— Сфабриковал рентгеновский снимок двух якобы моих бракованных стыков…

— Как это сфабриковал? Что значит «якобы моих»? Так тебе могут подсунуть и кражу. И убийство!..

— Успокойся, Маша. Был я у Глазунова. Завтра разберемся…

— Ах, Митя, Митя… Ну почему, скажи, талант без когтей и клыков?.. А?.. — И вдруг рассмеялась — раскованно и молодо. Маленькой сильной рукой обняла мужа за шею, чмокнула в щеку. — Че-пу-ха!

И запела: «Прилетит к нам волшебник в голубом вертолете…» Да так искренне, так самозабвенно и весело запела, что, глядя на нее поющую, по-девичьи вертко и легко порхающую от стола к шкафчику, Сивков сперва лишь вполголоса замурлыкал прилипчивый мотивчик, а чуть погодя полным голосом запел вместе с женой.

В небольшом, почти всегда пустом вестибюле одноэтажной деревянной конторы СМУ-7 приметно белел квадратный лист ватмана, на котором размашисто и броско было написано: ПОЗОР БРАКОДЕЛУ! — а ниже буковками помельче и поровней сообщалось, что вчера электросварщик Д. А. Сивков в погоне за рекордной выработкой допустил грубый брак в работе, за что и уволен. Тут же висел и приказ об увольнении Сивкова, подписанный главным инженером СМУ Алексеевым.

На ходу, не останавливаясь, Глазунов прочел и то, и другое и, едва отворив дверь своей приемной, крикнул секретарше:

— Алексеева!

А когда, минуту спустя, Алексеев вошел в кабинет Глазунова, тот сразу оглушил главного инженера каскадом неожиданных взрывчатых вопросов:

— Я что, умер? В отпуске? На лечении? Есть приказ о том, что ты замещаешь начальника?.. Ну?! Отвечай!

— Ты что, Никифорович? С цепи сорвался?

— Сорвался! Сорвался!.. С цепи. С привязи… С… — орал Глазунов, размахивая руками и тряся головой. — Уволить коммуниста… Лучшего сварщика… Изобретателя…

— Позвонил Бурлак, приказал немедленно вывесить приказ и «молнию». «Чтоб духу этого бракодела в тресте не было» — так и сказал. Категорично и ясно.

— Бурлак?!

Он не шел. Не бежал. Он летел раскаленной, вырвавшейся из ствола пулей, нацеленной в грудь Бурлака. И когда на неширокой малонаезженной дороге показался выскочивший из-за дома «газик», Глазунов дороги не уступил, шофер вынужден был притормозить, еле остановив машину в полуметре от Глазунова. Разъяренный Антон Никифорович промчался мимо рокочущего «газика», не услышав даже смачной злой брани водителя: в этот миг он мог пойти на таран с танком. И столько ярости, столько проломной, неодолимой жажды отмщения было в лице, походке, взгляде Глазунова, что, когда он ворвался в приемную Бурлака, чопорная и властная, державшая в в кулаке весь аппарат треста секретарша не посмела его осадить, не сказала, что Бурлак занят, что у него совещание.

Правда, совещание еще не началось. Ткачук, Юрник и еще трое заместителей управляющего трестом только еще рассаживались вокруг длинного стола для заседаний, когда в кабинет вломился Глазунов.

— Выйдите! — гаркнул Глазунов собравшимся. — Все выйдите!

— Ты что, Антон Никифорович, хватил лишку? — грозно, хотя и с оттенком иронии, спросил Бурлак. — Пока что в этом кабинете распоряжаюсь я…

— Пожалуйста! Распоряжайтесь! Если вам хочется, чтобы ваши подчиненные слушали…

Но подчиненные слушать не захотели и поспешно покинули кабинет. Бурлак разом переменился: ни иронии, ни добродушия в лице. И в голосе — холодок и твердость стали.

— Я слушаю, — четко и властно выговорил он. — Только коротко.

— Почему через мою голову вы уволили Сивкова?

— Это сделал твой заместитель.

— Под вашу диктовку.

— Послушай… то-ва-рищ Глазунов! Тебе известно, что такое бракованный стык в трубопроводе? И кончили об этом! Когда дело касается качества газопровода… Все! Клади свои симпатии в карман и до свидания.

— Что значит «до свидания»? Тут ведь судьба человека. Коммуниста. Изобретателя. Не куль с мякиной. Спихнул с воза и…

Бурлак понял: начальник СМУ-7 не собирается уступать и, кажется, вознамерился прочесть лекцию о расстановке и воспитании кадров. Надо было сразу развернуть его, чтоб посидел часок в приемной, остыл.

— Без крайней надобности, — гремел Глазунов, — вы не имеете права через голову начальника СМУ переставлять, увольнять…

— Хватит! — Бурлак повернулся к нему спиной и сказал в микрофон селектора: «Зоя Игнатьевна, приглашайте товарищей…»

Из кабинета Глазунов вылетел так стремительно, что едва не сорвал с петель дверь. Он не приметил, кто толпился в приемной, не слышал тревожного оклика жены, он вообще ничего не видел, не слышал и не сознавал. Обида рвала сердце на части. Обида и ярость. Сколько раз прощал он Бурлаку подобное самоуправство. И не со всеми, далеко не со всеми подопечными командирами производства вел себя Бурлак вот так по-хамски. Почему?

Шапку Глазунов оставил в своем кабинете и сейчас мчался с развевающимися по ветру длинными черными лохмами. При семнадцатиградусном морозе студеный и сильный ветер обжигал лицо, но холода Глазунов не чувствовал и не приметил отсутствия шапки. Тем не менее ветерок все-таки повыдул из него гнев, остудил жар, воротил рассудку способность сознавать окружающее. Тогда зародилось острое желание побыть одному, попытаться ответить на этот вдруг так остро и неотвратимо вставший вопрос: «Почему Бурлак, понимающий, талантливый, опытный руководитель, постоянно третирует меня, всячески подчеркивая свое всевластие?»

У конторы СМУ-7 стоял легковой «уазик» Глазунова. Надвинув на глаза шапку, шофер дремал на сиденье.