Константин Лагунов - Начнем сначала

— Геннадий Артемьевич занят. Может быть, вам нужен кто-нибудь из его заместителей?

— Нет, — твердо ответила Марфа, — мне нужен Геннадий Артемьевич.

— Вы уславливались с ним о встрече? — еще холодней спросила секретарша, чуть приметно раскачиваясь в такт собственным словам.

— Нет, не уславливались. Скажите…

— Я знаю, что нужно сказать. Вы по какому вопросу?

Тут в душе у Марфы лопнул какой-то тяж. Небрежно смахнув шубу, кинула ее в кресло и четкими медленными шагами неодолимо двинулась к двери кабинета. Пока ошеломленная секретарша сообразила, что происходит, пока вынимала себя из кресла, заставленного п-образным столом, Марфа уже вошла в кабинет Зимнова. Вошла и увидела небрежно уложенную копну сивых волос.

— Вы позволите, Геннадий Артемьевич?

Копна качнулась, и Марфа увидела красное дряблое лицо, в складках и морщинах, с тяжелым, рыхлым висячим подбородком, с двумя рядком сидящими бородавками на левой щеке. Большие, приметно выкаченные глаза старика лишь несколько мгновений смотрели отрешенно и недовольно. Потом в них загорелось приятное изумление, а по лицу поползла добрая, приветливая, чуточку лукавая улыбка.

— Марфа Яковлевна! Голубушка вы моя! Откуда? — вставая из-за стола и двигаясь ей навстречу, негромким, чуть надтреснутым голосом говорил Зимнов. — Вот обрадовали. Сразу голове и сердцу легче. — Взял протянутую Марфой руку, погладил по ладошке, похлопал, потом поцеловал. — Воистину пути твои неисповедимы, господи. Вот уж кого не ждал так не ждал. Рад вам, голубушка. Проходите, пожалуйста. Садитесь вот в это креслице.

Заметив изумленно затаившуюся в дверях секретаршу, сказал ей:

— Любовь Матвеевна, угостите-ка нас кофейком. — Повернулся к Марфе. — С коньячком или без?

— Без… Без… — кокетливо ответила Марфа.

— Значит, без коньячку.

Кофе был душистый, горячий, вкусный. И сдобное рассыпчатое печенье показалось Марфе очень вкусным.

— Откуда вы свалились? — блаженно щурясь и прихлебывая кофе, спросил Зимнов.

— Из Москвы.

— Как поживает мать-столица?

— Цветет и хорошеет. Нестареющая…

— Как вы, — вставил Зимнов.

И заулыбался, засветился и взглядом и лицом. И сразу стало видно, что в нем еще не угас совсем, не увял мужчина, а в его грузном, рыхлом теле есть еще силы. И хотя Марфе он был вовсе безразличен, ни взгляд его, ни улыбка, ни слова никак ее не задевали, не радовали, не волновали, а все равно ей было приятно.

Довольно долго сидели они вот так за столиком, лицом к лицу, неспешно, смакуя, пили кофе с печеньем и праздно болтали. Ни о чем. Просто так. Ради приятного времяпрепровождения. Ради того, чтобы оттянуть, отсрочить тот разговор, который привел сюда Марфу. И хотя Зимнов не знал, с чем пришла эта женщина, но догадывался, что пришла она по какой-то своей нужде, с очень важной и трудной просьбой.

Марфа внимательно вслушивалась в интонации собеседника, ловила взгляд Зимнова и никак не могла угадать, знает ли он, что с ней случилось. Этот вопрос занимал ее все больше и больше. Она уже почти не поддерживала разговор, лишь поддакивала да улыбалась. А он по-прежнему шутил, беззаботно и весело, рассказывал какие-то смешные истории и делал вид, что не замечает смятения женщины. Тогда Марфа решила пойти в лобовую. Заговорила сразу изменившимся, напряженным, глуховатым голосом:

— Не знаю, Геннадий Артемьевич, слышали вы…

— Слышал, — спокойно и буднично обронил он и легонько похлопал, нежно погладил ладошкой ее пристывшую к столешнице руку. — Все слышал, Марфа Яковлевна. Поразился, изумился, но…

Широко раскинул длинные руки, будто собираясь сграбастать Марфу в объятия, и, тут же уронив их на колени, участливо и мягко спросил:

— Чем могу вам помочь?

Вероятно, потому, что по возрасту Зимнов был лет на десять старше ее отца, что в его облике, не лишенном мужественности, отчетливо виделись доброта и непоказная порядочность, а в голосе и взгляде сквозило сочувствие, словом, потому что это был очень милый, уважаемый, поклоняющийся ей пожилой мужчина, а еще, наверно, потому, что сверх меры наболело на душе и боль эта искала выхода, Марфу вдруг потянуло исповедаться. Не стала прятать и давить это неожиданно вспыхнувшее желание. Опустив глаза, нервно комкая в руках бумажную салфетку, отрешенно и тихо заговорила:

— Максим сказал и уехал на трассу. Я той же ночью в Москву. Очертя голову. Месяц прожила у подруги. Затосковала и поняла: не отлепиться мне от Севера, не жить без него. — Кончиком указательного пальца сняла влагу с уголков глаз. — На Севере молодость осталась. Осталась дочь… — Проворно и остро глянула в умные, внимательные, понимающие и сочувствующие глаза Зимнова, вздохнула. — Да и он там. Нет, не собираюсь за него драться. Не хочу, чтобы знал. И видеться не хочу! А вот оторваться напрочь, выдернуть и забыть — не могу… Бог знает почему. Это мне не объяснить…

— И не надо. Не надо, Марфа Яковлевна. Ни к чему…

— Думала, прилечу, прилеплюсь к нефтяникам или газовикам. Незаметненько… В сторонке… В уголке… Много ли мне надо? Нет, не записываюсь в монашки. Не хочу жить бедной сиротой. И все-таки… немного. Но у нефтяников и газовиков все знают Максима. Многие знают и меня. Начнется что да почему, домыслы, догадки. И до него долетит. У нас предостаточно доброхотов… И оказалась я в тупике. Пометалась-пометалась, да и решила постучаться к вам. Определите меня в какой-нибудь заполярный поселочек, все равно кем. Заведующей столовой, комендантом общежития. Диплома у меня никакого…

— Ну зачем вам, Марфа Яковлевна, диплом с вашим опытом? Давайте в мостоотряд Елисеева. Не знаете такого?

— Не припомню что-то.

— Он только что сел подле Усть-Югана. Будет строить мост через Обь-матушку. Работенки года на два. Минимум на два…

Приметив растерянность на лице женщины, Зимнов встал, прошел к огромной карте. Марфа поднялась, подошла и встала рядом.

— Это здесь, — ткнул пальцем в карту. — А вот ваш Гудым. По прямой тут километров триста — триста пятьдесят, полтора-два часа на вертолете. Здесь — голая тундра, здесь — тоже пустота. Эта пунктирная линия — наша будущая дорога… Будете у Елисеева заместителем по быту. Устроит?

Марфа хотела что-то сказать, но Зимнов не дал.

— Потом, потом, Марфа Яковлевна. — Вздохнул скорбно. — Все еще будет. Все впереди. Вы как сейчас? Бурлак или…

— Полевщикова.

— Полевщикова? Хорошая фамилия. Сибирская. Кондовая. Есть у нас здесь гостиничка для высокопоставленных гостей. Поселю вас там, поживите, пока подвернется спецрейс.

— Спасибо, — еле слышно выговорила Марфа, и губы у нее вдруг дрогнули, горячей влагой налились поразительно синие глаза.

— Ну вот, — с каким-то отеческим, удивительно нежным и любящим укором проговорил Зимнов. — Только этого нам не хватало.