Михаил Коршунов - Автограф

Ксения села на скамейку и долго сидела, наблюдала, как с деревьев вдруг разом белым сухим дождем падал иней, слушала стук лошадиных копыт, совершенно забытый ею, детский смех — ребята катались с горки, скрип отворяемых зимних калиток. Ксения не могла решить, что ей делать дальше.

— Что вы сидите в снегу?

На Ксению смотрела женщина в платке, заиндевевшем от дыхания, в полушубке, из карманов полушубка торчали теплые рукавицы. Края на валенках выносились и повисли.

— Мне жить негде, — просто сказала Ксения.

— Вы издалека?

— Из Москвы.

— У вас что-нибудь случилось?

— Нет, пожалуй.

— Хотите, пойдемте со мной, — так же просто сказала женщина и провела руками по краям платка, подтолкнула под него выбившиеся волосы.

— Хочу, — ответила Ксения. Ей понравилось, что женщина ни о чем больше не спросила.

Ксения поселилась у Марии Семеновны Челноковой. Работала Мария Семеновна садовником в Михайловском.

В комнате у Ксении — стол с выдвижным ящиком, у которого вместо ручки прибита посредине пустая катушка, мраморный умывальник, похожий на маленькое пианино, в который надо наливать воду из ведра, черный лаковый стул, кровать под гладким шерстяным одеялом и с мягкой с широкой прошвой подушкой, полочка, тоже черная, лаковая — на ней пакеты с семенами и луковицами цветов, баночки с растворами микроэлементов, справочники по цветам и растениям. И по всей комнате живые цветы, в основном ландыши, тоже во всевозможных баночках.

— Любимый цветок, — сказала Мария Семеновна. — Он грустный.

— Вы любите грустить?

— Березы тоже грустные, но их любят и веселые люди.

— Грустно и все-таки хорошо. — Ксения улыбнулась. — Моя мама этого не поняла бы.

Мария Семеновна ничего о матери Ксении не спросила. Она вообще не спрашивала о том, о чем бы Ксении не хотелось говорить. Удивительный природный такт. Ксения сразу оценила.

— Когда я была девочкой, часто стригла траву обычными ножницами, — сказала Мария Семеновна. — Нравилось, потому что сидела среди травы и цветов. Цветы делались высокими среди подстриженной травы.

Жизнь Марии Семеновны была наполнена смыслом и радостью. Сама Ксения пока что просто жила в Михайловском. Мария Семеновна говорила — живешь и живи. По утрам Мария Семеновна уходила в оранжерею или в контору — выписывать удобрения — или в мастерскую, где ремонтировали к лету газонокосилки.

В Михайловском Ксения любила гулять по аллее, где Пушкин гулял с Анной Керн. Ксения подкрадывалась к чужой любви, стыдилась своего поступка. Пушкину не везло, он часто влюблялся в замужних женщин. Он был очень влюбчив. В шутку сказал, что Наталья Гончарова была его сто тринадцатая любовь. Впервые Ксения прошла по «аллее Керн» в тот же год, когда приехала с экскурсией. Ребята уже легли спать в палатках недалеко от усадьбы (тогда еще там позволяли ставить палатки), а Ксения пошла в усадьбу. Был светлый лунный вечер. Ворота усадьбы закрыты. Ксения перелезла через забор и пошла по той самой аллее. Хлопали крыльями цапли, застыли, успокоились к ночи деревья, притихла вода в реке. Ксения вслушивалась в собственные шаги, спотыкалась об узловатые корни. От волнения и страха спотыкалась.

В палатке зажгла свет и написала первую строчку сочинения, которое так и назвала: «Михайловское». «В усадьбе громко кричали цапли». Погасила свет, положила листок под подушку и уснула. Надеялась, приснится что-нибудь особенное. Утром ничего не записала. И потом — тоже ничего. В девятом классе начала писать постоянно, но уже все другое и не так, как думала. Получалось что-нибудь? Это были новые стихи, как бы взрослые. Ксения до сих пор уверена, что они не получались, хотя она перешла от простых рифм к сложным, от звуковых к смысловым, от сопоставлений к противопоставлениям. Знала теоретические книги по структуре и технике стиха Жирмунского, Шенгели, Самойлова. Книгу Томашевского «Стих и язык». Регулярно читала толстые журналы, посещала вечера поэзии, где выступали известные поэты. Но все это теперь в прошлом. Мать не интересовалась ее стихами, и Ксении даже казалось, что матери вообще безразлично, чем живет дочь.

Мария Семеновна помогла Ксении устроиться на работу в дом-музей на единственную свободную ставку: Ксению зачислили истопником. Один художник долгое время был оформлен пожарником. Обязанности Ксении: учет заявок на экскурсии, отправка фотографий Михайловского и Тригорского, помощь библиотеке. Через некоторое время спросили — не затруднит ли отвечать на письма. В письмах люди интересовались: есть ли связь между именем Василисы Прекрасной и семьей Пушкиных? Просил ли Пушкин жену Карамзина, чтобы она приехала и благословила его перед смертью? Виделся ли Пушкин с Айвазовским? Бывал в Кронштадте? Почему не любил весну? Где впервые встретился с Грибоедовым? Правда ли, что Брюллов не отдал Пушкину свой рисунок, а Пушкин уговаривал его: «Отдай, голубчик!» Неужели Брюллов не мог отдать его Пушкину? Ксения стремилась отвечать подробно, убедительно. Совершала маленькие исследовательские работы.

В окна библиотеки видна была река с вмерзшей в нее пристанью и мостками, с которых летом полощут белье. Теперь здесь рыбаки буравили лед и вешали над лунками удочки с колокольчиками: ловили щучек. Было так тихо, что иногда сквозь открытую форточку слышался звон колокольчиков, будто вдалеке мчалась тройка. Когда рыбаки уходили, в лунки вставляли прутики, чтобы кто-нибудь случайно не попал в лунку ногой. Насчет прутиков Ксению предупредила Мария Семеновна.

В письмах интересовались африканской родословной Александра Сергеевича, биографией прадеда Ганнибала. Волосы у Пушкина были каштанового цвета, а глаза — голубого. Трудно поверить почему-то, что глаза были голубые, а волосы каштановые. Любил он печеную картошку, моченые яблоки, клюквенный морс, бруснику. Любил кататься на коньках и в санях. Громко по-детски смеялся, верил в чудесное.

Радовался, когда хорошо говорили по-русски, был членом Академии русской словесности. Любил свой дом в Михайловском — уединение мое совершенно — праздность торжественна.

Ксения не уставала писать эти слова в ответе на каждое письмо. Ксении хотелось и того и другого тоже. Хотелось листать старинные альбомы Михайловского, подштопывать холсты-набойки, которыми были обиты стены, весело разрисовывать деревянных «болванов для шляп», как это делал Пушкин, чистить подсвечники или с трепетом вынуть из полированного оружейного ящика пистолет, как тоже делал Пушкин, и бабахнуть, сквозь неожиданно раскрытое зимнее окно, в зимнее небо и засмеяться громко, еще громче, нежели бабахнул пистолет: многия лета Сашке-боярину! Торжественная праздность. Нетерпение сердца. Тоже его слова. Странные бывают сближенья… Тоже его слова. А сближенья через века? Совсем странные или закономерные? Звон колокольчиков… На самом деле мчится тройка… Нет, все это в тебе одной, это твои колокольчики. И пускай звенят, едут, скачут… Если бы доехали, доскакали…