Михаил Коршунов - Автограф

Артем устал, он по-прежнему боялся упустить себя.

Когда человек умирает, он умирает совсем? Дверь закрывается плотно — и ни единой щели? Глухая однородность? Истина рождает только истину и никогда не рождает ложь. Опять просто и ясно. Жизнь совсем не намного старше смерти. Гёте? Гёте сказал, что жизнь прекрасное изобретение природы, а смерть — ее уловка. Кто же сказал, что жизнь не намного старше смерти? Эмерсон? Эмерсон говорил что-то о вежливости, что жизнь не настолько коротка, чтобы людям не хватило времени на вежливость. Асмус был удивительно вежливым человеком и глубоко образованным.

Понимаешь это только теперь.

Была молодость, был избыток чувств и значительная доля невежества. Невежество помогало, делало все подвластным, доступным и даже объяснимым. Кто такой Эмерсон? Что написал? Злостное отсутствие образования! Чего же удивляться — он продукт среды; залог успеха — усредненность. Да, были в жизни профессор Асмус, профессор Реформатский — специалист по русскому языку, древнему и современному, профессор Шамбинаго — специалист по истории и прочтению «Слова о полку Игореве», но была и среда, которая успокаивала и поощряла. А поощренный, ты уже гордился и никуда не уходил. Начал уходить, но не успел. Опоздал.

Артем смотрел перед собой в негустую темноту, разбавленную ночными лампочками. Подумал: что такое жалость к себе? Продукт беспомощности? Страха? Страха. Да. И это закономерность.

Ему рассказывали, что когда человек умирает, он пытается снять с себя видимую только ему одному паутину. Не увидеть бы паутину. Теперь. В какой-то миг. И именно в этот миг он перестал что-либо видеть. Он не видел, как вбежала сначала сестра, потом вбежали врачи. Кровать быстро покатили в реанимацию, и все началось сначала.

Тамара лежала на диване в кабинете Артема. Накрылась пледом. От жесткой диванной подушки затекла шея, но Тамара не обращала внимания. Рядом на стуле — телефон. Тамара сняла его с письменного стола и поставила на стул. Ждала звонков из клиники. От кого, каких? Геля договорилась с лечащим врачом Владимиром Алексеевичем Званцевым, что он будет звонить, если что-нибудь случится. А что? Что еще? Лечащий врач Артема оказался тем самым, который приезжал на «скорой». Он уверил Гелю, что клиника, куда он поместил ее отца и где он сам работает, — первоклассная. Возглавляет клинику профессор Игорь Павлович Нестегин.

Тамара Дмитриевна со своей практичностью, напором, умением все извлекать из жизни теперь вдруг растерялась. Не думала, что между ней и Артемом такая зависимость: силен он, сильна и она. Сейчас она утратила себя совершенно. Хотелось спрятаться, не верить: с Артемом катастрофа! С ними со всеми катастрофа! Артем работал на пределе. Тамара не уберегла Артема, себя, свою семью.

Все дни звонил телефон. К телефону подходила Геля. Тамара не подходила. Геля повторяла одно и то же, вынуждена была рассказывать о случившемся. Геля достаточно волевая, чего за ней прежде не наблюдалось. Просто она еще не понимает, что она теряет с потерей отца. Что они обе теряют. Они были надежно прикрыты им, его именем, положением. Не понимает, может быть, потому, что родилась поздно, при полном уже благополучии семьи.

Тамара разговаривала только с Левой Астаховым и Степой Бурковым. Лева и Степа ездили в клинику, пытались что-то выяснить, о чем-то попросить. Но им сказали, что Нестегин не любит ходоков.

Тамару знобило. Это не пройдет до тех пор, пока не станет известно, что опасность позади. Только что ушла Наташа Астахова. Наташа близкий семье Йордановых человек, и Тамара в ее присутствии всегда откровенна.

— Зачем надо было так работать? Имя давно работало на него. Я сделала его честолюбивым. Но я не из-за денег. Наташа, ты мне веришь?

— Успокойся. Артем сам нагружал себя. Он бы никому не позволил вмешиваться в работу. Даже тебе.

— Но я постоянно была рядом. Я должна была…

— Не смогла бы. Не обманывайся. Ты жена писателя. Я тоже.

Наташа ушла только тогда, когда Тамара перестала плакать.

На письменном столе стояла портативная машинка, в нее был вставлен лист бумаги и напечатаны первые фразы делового письма. Печатал Артем. У него была манера: надо уходить из дома, он вдруг вспоминает, что должен вычеркнуть слово в рукописи, или заменить его, или составить на машинке начало какого-нибудь делового письма. В обычном, нормальном порядке деловое письмо было для него мукой, а в одну стремительную минуту, даже вроде бы незаметно для себя, — готово начало. Значит, готово и почти все письмо. Написать первую фразу в деловом письме не менее сложно, чем первую фразу романа.

Тамара сердилась, но постепенно привыкла. Она ждала в коридоре, не надевала пальто, если это было, как теперь, зимой, и наблюдала за Артемом, как он судорожно ворует для работы минуту-другую. Эти минуты казались ему особенно дорогими и необходимыми. Она не протестовала — если так ему хотелось, так всегда и было. Она жена писателя, как сказала Наташа, и все, что касалось работы мужа, должно принадлежать ему. Нет и не может быть никаких ограничений. Писатель в семье — в значительной степени эгоист. Тамара заявляет с полной ответственностью.

В прошлом месяце они собрались к Геле в театр. Артем улизнул из коридора, присел к рукописи. Тамара вытащила его из-за стола, но вид у Артема был счастливый — успел заменить слово. Но это вовсе не значило, что замененное слово останется в рукописи: пройдет время и Артем может вернуться к первоначальному слову — сочтет его более удачным, точным.

Тамара смотрела на белеющий лист, вставленный в машинку. В нем была тревога. Тревога была во всем — в жесткой подушке дивана, в переплетах книг, в фотографиях, развешанных на стенах, в пустых темных комнатах с раскрытыми повсюду дверями и, конечно, в телефоне на стуле рядом с Тамарой.

Когда у Артема был опубликован первый в жизни рассказ — в журнале «Молодой колхозник», — Тамара купила десяток номеров и выстелила ими пол в комнате, сделала ковровую дорожку. Артем пришел и засмеялся. Он был тогда молод и Тамара была молода. Артем часто потом говорил, что с этим журналом связана целая группа молодых писателей начала пятидесятых годов, студентов Литинститута, — Борис Бедный, Юрий Трифонов, Николай Евдокимов из семинаров Паустовского и Федина. Борис Бедный опубликовал рассказ «Землянка». Юрий Трифонов рассказ «Знакомые места». Все они обменялись первыми автографами со словами — «в надежде и с уверенностью». Заведовал литературным отделом журнала писатель Анатолий Ференчук.

Тамаре показалось, что она слышит стук машинки: кто-то печатает. Задремала. Открыла глаза, испуганно взглянула на машинку, на торчащий из нее неподвижный лист. О чем новый роман Артема? Он перестал ей показывать рукописи, пока не надо было их окончательно перепечатывать на большой машинке. Этим занималась она. Тамара встала, подошла к столу, зажгла лампу. Выдвинула нижний ящик стола, вытащила папку, потертую, проклеенную на сгибах для прочности полосками ткани и белыми зубчатыми лентами от листов с почтовыми марками. На одной из бумажных лент было пятно с подрисованными ногами и руками. Папке столько же лет, сколько номеру журнала «Молодой колхозник», где был напечатан первый рассказ. Артем, пока работал над рукописью, обязательно держал ее в этой папке. Когда рукопись была готова, перекладывал в другую, новую, и сдавал Тамаре. Этот день отмечался: уезжали гулять, напрашивались к кому-нибудь в гости или собирали друзей у себя. Будучи молодыми и здоровыми, пили водку, крякая при этом и веселясь. Постарев, водки пили меньше, но все равно веселились. Наташа Астахова брала в руки гитару: «Зачем растить побег тоски и сожаленья?..»