Михаил Коршунов - Автограф
- Название:Автограф
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1985
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Коршунов - Автограф краткое содержание
Автограф - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Артем приехал в Тарусу и за своим человеческим достоинством, кажется утраченным.
Гнев Паустовского на том семинаре кончился настоящим ультиматумом:
— Кто не согласен со мной, пусть выйдет и никогда больше не переступит порог семинара!
Вот таким он мог быть, учитель, когда дело касалось человеческого достоинства, порядочности, писательского быта, воспитания. И прав Володя Тендряков, когда он еще добавил к сказанному, что учеников у Паустовского немало. Связь времен не оборвется. Володя умер. Бегал каждый день в Подмосковье свои километры, и однажды километры бега сделались последними. Следующая большая потеря среди семинаристов, после Юры Трифонова. Володя Тендряков… В студенческом обиходе был просто «Тендряк».
Артем участник связи времен? Его книги? Все прежние? Успешные? Слишком успешные? Кому Артем завидовал больше всего? Он даже не знает. А кому завидовал Паустовский? Бунину. «Знаете, кому из писателей я больше всего завидую? Бунину». Это слышал от Константина Георгиевича Юрий Казаков.
Хвалил Паустовский Сережу Никитина как рассказчика. Нравился он ему. Никитин нравился и Артему. Всегда. Еще в Литинституте.
Йорданов долго сидел в кабинете, вспоминал, просматривал документы, письма, черновики. Письмо от Казакевича. У вас надо учиться современной русской фразе, — писал Казакевич. За гуманность и добросердечность называл Паустовского — доктор Пауст. Выступление Всеволода Иванова на юбилейном вечере, посвященном семидесятилетию Константина Георгиевича: книги Паустовского мост через бурную реку жизни на высокий и добрый берег жизни. От Каверина письмо, тоже по поводу семидесятилетия, — желает новых книг о том, как надо любить природу, искусство и честь.
Да, доктор Пауст никогда не выхлопатывал себе успеха, признания, литературных удобств. Он был примером человеческого достоинства и чести.
Прочел тогда Артем и письмо Константина Георгиевича из Пушкинских гор. Очень давнее, от 37-го года.
«Рувим! Пишу Вам это письмо около могилы Пушкина, в Святогорском монастыре. Могила очень простая, вся в простых цветах, вокруг цветов — вековые липы. Все полно громадного «неизъяснимого» очарования, и теперь понятно, почему Пушкин так любил эти места. Ничего более живописного я не видел в жизни — корабельные сосновые леса, озера, холмы, пески, вереск, чистые реки, травы, и главное — очень прозрачный и душистый воздух. Здесь много пчел и пасек. Цапли на озерах подпускают к себе почти вплотную. Живем мы рядом с Тригорским, в погосте «Воронич», около церкви, где Пушкин служил панихиду по Байрону».
Рувим Фраерман потом подчеркивал, что его другу Паустовскому была присуща внутренняя свобода.
И за этим тоже приехал тогда Артем? К учителю?
Концерт закончился. Надо пойти и вдохнуть свежего морозного воздуха. Прежде не задумывался над тем, что воздух может быть вполне овеществленным.
Все из зала спустились в ресторан. Усаживались. Двигали стульями, подкладывали под ножки столов туго свернутые бумажные салфетки, чтобы столы не качались. Разглядывали и громко обсуждали закуску. Читали этикетки на винных бутылках. Жизнь есть жизнь.
Артем задержался у наружных дверей клуба. Кто-то тронул его за плечо. Артем обернулся — Рюрик.
— Мир острит, — сказал Рюрик мрачно.
— Пойдем ужинать.
— Вы не волнуйтесь — я за другим столиком, потому как из другого аула.
— Уже сбежал?
— Дисквалифицировали из вашей сборной.
Артем не стал ничего уточнять. Ему Рюрик нравился.
Артем прошел в ресторан. Тамара и Геля были за столом. Глеб Оскарович нес гуся на блюде, будто таз с водой, которую он боялся расплескать. Неподалеку с улыбкой причастного к событиям человека вышагивал Вельдяев. Надежда Чарушина сняла откуда-то украшение — бумажную голубую звезду — и вставила в прическу. Деталь, которая окончательно дополнила ее наряд на сегодняшний вечер. Виталий Лощин в этом не сомневался.
Вадим Ситников со своей девушкой оказался за одним столиком с Чарушиной. Стол по составу назывался сборным: ни от Вадима, ни от Чарушиной заказов на компании не поступало. Еще за столом сидели двое неизвестных, может быть кассиры железнодорожных касс или работники торга. И потом еще подсел Лощин. Девушка Вадима разглядывала Чарушину, но так, чтобы не ущемить собственного достоинства, как она считала. Ситников быстро выпил рюмку водки. Пригласил выпить неизвестного мужчину — кассира или работника торга, потом Лощина. Лощин скромно выпил. После третьей или четвертой рюмки Вадим начнет поддразнивать Чарушину, будет говорить о ее стихах — в них мало звуковых параметров, пользуется она преимущественно не словами, а очертаниями слов, рифмы подыскивает к мыслям, и то жалким, разбегающимся. Чарушина будет курить, совершенно невозмутимая. Кассир или работник торга, осмелев, заведет разговор о деньгах — какая у писателя получка. «Триста рублей в месяц, да? Или четыреста?»
— У вас ведомость с собой? — спрашивал Вадим.
— Какая ведомость?
— На получку. Покажите, где расписаться, и я распишусь.
Вступила в разговор Чарушина из жалости к людям, которых Ситников мог довести до отчаяния, испортить им праздник.
— Писатели не получают зарплаты.
— Она нет, а я готов получить. Где ведомость? Где мои премиальные, квартальные, вертикальные?
— Извините.
— Вадим, прошу тебя, — морщилась Надя. — Это, наконец, невыносимо.
— Да?
— Да.
Девушка Вадима сидела ни жива ни мертва. Она боялась быть за что-нибудь в ответе, боялась скандала. Чарушина успокаивающе кивнула ей. Кассир или работник торга, затеявший этот разговор, затравленно озирался. Он тоже был ни жив ни мертв.
— Да будет вам, — сказал ему Ситников. — Вы честнейшей души человек, никаких отклонений от нормы. Я — отклонение, аритмия.
— Вадим, уймись.
— Унялся. Готов получать ровно столько, сколько казна платит.
Работник торга, несколько успокоившись, осторожно спросил уже у Чарушиной:
— А выслуга лет?
— Что — выслуга лет?
— Ну, пенсия?
— А мы здесь все пенсионеры, — вмешался опять Вадим. — Пенсионеры великой русской литературы!
Лощин предпочитал молчать — он все видел и ничего не видел: лучшая форма общения в компании, когда присутствует подвыпивший человек, который поступает так, как ему вздумается.
За каждым столиком велись разговоры, решались проблемы или просто перебрасывались веселыми фразами. Это ведь искусство — быть просто веселым. Через некоторое время многие начнут пересаживаться — и образуются новые варианты шуток или разговоров, в первую очередь, конечно, о рукописях, об издательствах, театрах или киностудиях, о том, от чего зависит жизнь каждого писателя. Так будет в течение вечера, пока все не переговорят со всеми, кто с кем хотел бы повидаться, переговорить. И Виталий Лощин путем этих перемещений незаметно приблизится к столику, за которым сидели Йорданов, Астахов, Бурков. Он будет улавливать отрывки разговора, отдельные фразы. И для него все это войдет в свое понимание жизни, в свою оценку перспектив и возможностей для тех, кто населяет этот дом.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: