Владислав Гравишкис - Собольск-13

Не подступиться к человеку, все продумал.

Они спустились вниз, пошли освещенной улицей. Поблескивала застежка-молния на куртке песочного цвета. Лоб перечеркнут неопадающей морщинкой.

— Сам все это придумал? Или в книжках вычитал?

— Не помню. Кажется, читал. Ну, и от себя кое-что добавил. Интересно же!

— Мечтатель ты, Саша. И романтик!

Романтик безнадежно махнул рукой:

— Вот уж чего нет, того нет! Юлька говорит, что у меня вообще воображение отсутствует. Надо о космосе, о галактиках мечтать, а я все о земле. Не могу о галактиках, земной я. Меня больше всего земля интересует. И всех должна интересовать. Я так считаю — в первую очередь надо землю устраивать, потом уж за космос браться…

Некоторое время он молчал и посапывал недовольно: видно, не слушались его люди, брались за космос. Вспомнил:

— Один раз мимо экскаватора шел, так чуть на работу не опоздал, все смотрел и думал: а если копать и копать, годами копать? Ведь если не до центра, до земной мантии вполне можно докопаться, верно? А там, знаете, какие процессы происходят? Ого! — А мысль уже кинулась к другому: — Слыхали, под землей целые океаны кипящей воды нашли?

— Уж и океаны. Что-то очень много.

— Я вам говорю. Точно.

Что может быть убедительней: ведь он говорит. Сам Саша.

— Раз уж ты такой земной, так лучше всего тебе в геологи идти. Не думал?

— Думано. — Саша тяжело вздохнул. — Нету пока такой возможности. Иждивенцев у меня полно. Куда их денешь?

— Иждивенцев?

— Ну да. Братишка и две сестренки. Мелюзга, младшая только-только в школу начала ходить… — И с полудетской доверительностью сказал: — Знаете, я с Юлей даже дружить опасаюсь: вдруг подумает, что свою ораву пристроить хочу. Тоже, знаете, кто как понимает.

— Подожди, подожди, Саша! — удивился и даже разволновался Андрей Сергеевич. — А родители? Отец и мать? Они-то где?

Саша смотрел в сторону, и голос его зазвучал глуше:

— Нету. В три месяца все кончилось. Осиротели… Когда живы были, так я их, папу и маму, даже вовсе не замечал, а когда не стало — сразу почувствовал, как нам плохо. Все кувырком пошло… Конечно, помогают нам, вы не подумайте: на хорошую работу меня определили, квартиру в большом доме обещали, — мы в бараке живем, — дрова все время привозят. Девчата из бригады часто приходят, — Лелька и Сонька у меня совсем малышки, ничего не могут, — приберут у нас, белье постирают. Мелюзга тоже старается не досаждать, понимает, что я один у нее кормилец. Так что ничего, живем. А все равно — куда я от них? — Он остановился, огляделся: — Дошли. Вот ваша квартира.

Да, они стояли у гостиницы. Двустворчатую дверь освещал молочно-белый круглый плафон, росший в стене, словно плод неизвестной породы. Вдали зубчато темнел лес.

Андрей Сергеевич ощутил горячую волну, прильнувшую к сердцу: жалко парня. Нелегкая судьба, трудновато живется. Подумать только: трое ребятишек на руках, а ведь самому впору в бабки играть. Какие уж там бабки! Не играют теперь в бабки, Андрей Сергеич! Верно, не играют, а почему? Бывало, не сыскать игры увлекательней и азартней — сам играл с мальчишками, только тайком, вдали от отцовских глаз. У них что-то общее в судьбе: и у него, и у Саши юность была испорчена.

— Так я пошел. До свидания.

— Подожди, Саша. Я хотел тебя о чем-то спросить… — Андрей Сергеевич даже потер лоб, чтобы показать, как он напрягает память. На самом же деле ему до сих пор не давала покоя, волновала дикая сцена, происшедшая в клубе. — Да, скажи, пожалуйста, чей этот парень Эдик?

— Эдик-то? Сынок одного нашего начальника. А вы не обращайте внимания, товарищ Потанин. Порченный он. Хуже нет, когда папа с мамой в один голос: ты у нас умница, ты у нас гений. А теперь он никого не признает и себя найти не может. Сам дурью мается и нас мучает.

— Вы-то при чем?

— Так ведь стыдно же, что такой человек рядом живет. Воспитываем. А толку от нашего воспитания ничуть. Недавно спер у папки бланки доверенностей, чуть под суд отца не отдали. Ладно, попользоваться не успел. Нам хвастанул — мы его и прижали. Замяли дело…

Он выжидательно посмотрел на Андрея Сергеевича: все ли ему ясно? А Потанину не хотелось отпускать парня.

— Может быть, зайдем, Сашок? Посидим, поговорим. Кажется, у меня в чемодане печенье еще есть — чаю попьем…

— Не могу я, товарищ Потанин. Мы сегодня по клубу дежурные, да и домой надо — ребятишки мои одни. До свидания.

Он ушел, сунув руки в карманы куртки, чуть пригорбясь, шагая размашисто и торопливо. Жаль парня. Жаль, что надо уезжать и ничем нельзя помочь. Такой парень, такой парень! Если бы человеку было дано выбирать себе сына — непременно выбрал бы этого, Сашку. Добраться до земной мантии, а?

Андрей Сергеевич покачал головой, взглянул на освещенные окна гостиницы. Нет, это не его ждут. Час-то не очень поздний. Просто тетя Дуся чем-то занимается. Или, может быть, кто-то еще остановился в гостинице…

Андрей Сергеевич глазам не поверил. В большой комнате стол был накрыт белой скатертью и заставлен разной снедью. Посреди тарелок стоял графинчик.

— Ждете гостей, Евдокия Терентьевна? Может быть, мне лучше еще погулять?

— Зачем тебе гулять? Тебя жду. Ты у меня гостем будешь.

— Я?

Поразительно! Оказывается, его ждали… Даже не верилось.

— Ты, ты. Надумала тебя приветить. Чтоб не казалось тебе, что в родных местах неласковые люди живут. Разболокайся, умывайся и садись за стол. Поснедаем и детство наше дальнее вспомянем.

Она принесла из дежурки сверток. Громадный сверток, старое стеганое одеяло, и в нем всего-навсего была крохотная кастрюлька. Но запах из кастрюли шел такой, что Андрей Сергеевич проглотил внезапно набежавшую слюну и заспешил в ванную умываться.

Евдокия Терентьевна раскладывала по тарелкам жаркое и, посмеиваясь, сказала:

— А помнишь, Андрей Сергеич, как я тебя в назьме́ вываляла?

Андрей Сергеевич так и замер перед умывальником:

— В назьме? Что вы говорите, Евдокия Терентьевна? Когда это было?

— Вот так и вываляла. Давненько было. Тебе, знать-то, лет восемь считалось. С папашей, Сергеем Никодимычем, на заимку приехал. Я куклешки свои показывала, а ты их раскидал во все стороны, помнишь? Разодрались мы. Я тебя и оседлала возле конюшни, на грязном месте. Все штаны в назьме были.

Господи! А ведь что-то было. Погодите, погодите! Да, да, он раскидал у какой-то девчонки куклы, и она на него накинулась. Они подрались. Когда ехали домой, отец все отворачивался и брезгливо твердил: «Андрей, от тебя так скверно пахнет. Черт тебя дернул с ней связаться! Какая-то дикарка…» И вот теперь эта дикарка стояла перед ним. Они, оказывается, старые знакомцы. Господи! Какой только стороной ни поворачиваешься — родная сторона!