Владимир Киселев - Человек может

Легким движением она повернула стол и предложила Павлу:

— Намажьте себе хлеб маслом. Возьмите сардинки. Вы закусываете грибами?.. — Она еще подвинула стол. — Так вот, возьмите себе грибов…

Павел держал в руке тарелку и неловко нанизывал на вилку скользкие, упругие грибы.

— А теперь сами и водки себе налейте.

Она снова повернула стол, и перед Павлом оказались два графина с водкой и крохотная пузатая чарка. Водки налили себе Олимпиада Андреевна и Алексей, а Марья Андреевна наполнила такую же чарку минеральной водой.

— За ваше здоровье, — сказал Павел, опрокидывая чарку.

Олимпиада Андреевна сейчас же снова ее наполнила.

Перед тарелкой Павла лежало три вилки. Он выбрал поменьше, нанизал на нее рыбку, закусил. Затем снова выпил и снова прожевал рыбку.

Павел взглянул на Алексея. У того с лица не сходила широкая, некрасивая улыбка.

— Теперь попробуйте калгановки, — предложил он Павлу.

А хороша водка, — думал Павел. — Только интересно, сколько же это чарочек таких нужно выпить, чтобы опорожнить графин? И пить ими противно. Вот если бы стакан…

— Берите, пожалуйста, маслины, — предложила Марья Андреевна.

— Я не люблю маслин, — сказал Павел. Он пробовал их раз в жизни при обстоятельствах, о которых сейчас вспоминать ему не хотелось. Тогда они ему очень не понравились.

— Тогда вот, пожалуйста, язык.

За кого они меня принимают? — думал Павел. — Почему ничего не спрашивают? Что, к ним каждый вечер приходят парни с расквашенными носами?

— А сегодня Кузя, — между тем рассказывала Марья Андреевна, обращаясь к Алексею и сразу же пояснив для Павла: — (Кузя — это наш кот) сунул лапу в аквариум и размешивает там воду, словно чай. Опять хотел рыбку добыть.

Павел заметил, как Алексей посмотрел на него, а затем на Марью Андреевну и виновато улыбнулся.

— Я сегодня из тюрьмы вышел, — неожиданно и невпопад прервал ее Павел и отложил вилку.

— Очень хорошо, — рассеянно, не придавая словам своим никакого значения, ответила Марья Андреевна. — Ну что ж, будем чай пить?

Марья Андреевна и Олимпиада Андреевна быстро убрали со стола. Огромная Олимпиада Андреевна двигалась удивительно легко.

Вот уж кто похож на воздушный шар, — подумал Павел.

На столе появились вазочки с вареньем, стаканы, чайник, сахар в замысловатой хрустальной сахарнице.

— Положить вам варенье из помидоров? — спросила у Павла Олимпиада Андреевна.

— Положите.

Марья Андреевна и Алексей понимающе переглянулись.

Олимпиада Андреевна положила себе и Павлу красной студенистой массы.

Странное это было варенье. По вкусу оно больше всего напоминало густо посыпанные сахаром помидоры.

— Нравится? — спросила Олимпиада Андреевна.

— Нравится, — неуверенно ответил Павел.

После ужина Алексей проводил Павла в небольшую комнату, стены которой были уставлены книжными шкафами, перед окном — письменный стол, в стороне, на единственном свободном от книг месте, — небольшая тахта.

— Сейчас я принесу белье, и мы вам тут постелем, — сказал Алексей. — Если захотите читать — вот лампа. — Он указал на небольшую лампу, прикрепленную над тахтой. — Встаем мы рано — в половине восьмого. Но вы, если хотите, можете встать позже.

Когда Павел остался один, он посмотрел на книги, тесными рядами расставленные на полках, — главным образом это были книги по химии с непонятными названиями, — вынул одну, прочел несколько слов: «…этим и объясняется общеизвестный факт увеличения скорости реакции в CΔE/RT раз…», поставил книгу на место, разделся и лег спать.

Больше всего в жизни Павел боялся непонятного. И вместе с тем непонятное всегда имело над ним какую-то особенную власть — манило и тревожило, побуждало к неожиданным действиям.

Этим, очевидно, объяснялось и его восхищение Виктором.

Павлу вспомнился опасный блеск суженных глаз Виктора, его чуть мурлыкающий голос, седые пряди на висках и маленькие детские руки.

Однажды они шли по улице. Павел поднял длинный, сантиметров в двадцать пять, гвоздь. Виктор взял у него гвоздь, молча вынул из кармана чистый, заглаженный на складках носовой платок и протянул его Павлу.

— Что такое? — удивился Павел.

— Пощупай.

Павел развернул платок, сжал его в руке и возвратил Виктору.

Виктор сложил платок вчетверо, положил его на правую ладонь, поставил гвоздь шляпкой на платок, резко взмахнул рукой, и внезапно Павел увидел, что огромный гвоздь почти по самую шляпку вонзился в доску забора, перед которым они остановились. А доска была толщиной чуть ли не в два пальца.

— Теперь вынь гвоздь, — предложил Виктор.

Павел потянул гвоздь что есть силы. Это было совершенно бессмысленно, — чтобы так вколотить его, потребовалось бы по меньшей мере пять добрых ударов молотком.

После Павел пришел к забору один. С собой он захватил клещи. Гвоздь отвратительно визжал; чтобы его вытащить, пришлось приложить все силы.

Непонятно. Все это было непонятно. И сейчас, как тогда, у него звенело в ушах, а во рту появился какой-то металлический привкус.

Когда он вышел на улицу и оглянулся, он увидел, что на стене у парадной двери висит мраморная доска с высеченными на ней золотыми буквами:

«В этом доме с 1937 по 1941 г. и с 1945 по 1947 г. жил выдающийся ученый, академик Константин Павлович Вязмитин».

Фамилия Алексея — Вязмитин. Это его отец. Марья Андреевна — жена. Но почему они Павла не расспрашивали? За кого они его приняли?

После завтрака Марья Андреевна спросила:

— Что же вы собираетесь сегодня делать?

— Попробую устроиться на работу, — ответил Павел.

— Хорошо, — непонятно сказала Марья Андреевна. — Пока у вас все наладится и выяснится, жить вы можете у нас. Вы нас ничуть не стесните. Как видите, квартира у нас большая, людей немного. А условие я вам поставлю только одно: не опаздывать к обеду. Обедаем мы в шесть часов. Но если придете раньше — пожалуйста…

Черт знает что, — думал Павел. — Рассказал ли хоть этот Алексей о драке? Наверное, нет. Нужно скорее устраиваться на работу — и куда-нибудь в общежитие. Это какие-то сумасшедшие.

Ночью Павел представлял себе, как, очевидно, не спят Алексей и эта огромная тетка, Олимпиада Андреевна, как они, наверное, прислушиваются — не поднялся ли Павел, не обшаривает ли он ящики, не крадется ли в их комнаты с ножом в руках. Еще бы, из тюрьмы вышел с подбитым глазом, бандит.

Что Марья Андреевна может чего-либо бояться, ему и не пришло в голову.

Но на деле боялся он, а не они. Он, конечно, понимал, что Олимпиада Андреевна не станет прокрадываться в его комнату с ножом в зубах, чтобы зарезать его, но еще страшнее было, когда она утром, не спрашивая, почему у него разбито лицо, отозвала его к окну, взяла бутылочку с зеленкой и смазала ссадины. Когда он одевался в передней, он посмотрел на себя в зеркало и сейчас же отвел взгляд.