Василий Золотов - Меж крутых бережков

— Наташа, когда же ты?..

От него пахло терпким потом, казалось, весь он был выжат как лимон, а глаза… глаза ликовали. Чем доволен Борис? Чем? Взял Наташину руку, обласкал взглядом. С той прошлогодней встречи Наташа показалась ему выше, стройней, красивей, только в глазах появилось какое-то непонятное беспокойство. Может быть, усталость? Шутка ли — экзамены!.. Нет, именно беспокойство. Словно она что-то искала и не совсем была уверена, найдет ли…

— Алексей Петрович, познакомьтесь. Помните, я говорил вам? — Борис, не выпуская руку Наташи, подвел ее к балетмейстеру. Тот, здороваясь, прищурился и долго, проницательно рассматривал девушку. Наташа отвела взгляд в сторону.

— В каком же цехе вы работаете?

— Она пока еще нигде не работает — недавно окончила десятилетку, — пояснил Борис.

«Почему в цехе? — мелькнуло в ее голове. — При чем тут цех? Ансамбль — не завод!»

— Я хочу к вам… — проговорила девушка.

— Что ж, к нам — это хорошо. Способную молодежь мы ищем.

Алексей Петрович кивком головы подозвал баяниста.

— Ну-с, красавица, покажите нам свои таланты, — сложив на груди руки, сказал он.

Девушка едва поднялась на сцену. Пол потерял устойчивость, поплыл куда-то. «Надо взять себя в руки». Наташа закрыла на секунду глаза, поняла: сейчас решается ее судьба — быть или не быть.

— «Полянку»… — шепнули баянисту дрогнувшие Наташины губы. Незаметно, мелким шажком тронулась она по кругу, ноги и руки постепенно стали оживать, приобретая подвижность и легкость. Неожиданно из глубины зала послышался возглас Бориса: «Молодец!» Наташа улыбнулась, выше подняла голову. Ребята подбежали к рампе, дружными хлопками стали подбадривать ее. И будто бы по сцене прошел свежий ветер с микулинских садов: Наташа свободно вздохнула, горячей ударила каблуками…

И опять, как и в тот вечер в сельском клубе, когда Наташа участвовала в смотре и когда Борис восторгался ею, она вновь увлеклась танцем и уже мысленно унеслась было далеко-далеко, как вдруг послышалось:

— Хватит!

Это сказал балетмейстер.

Наташа сошла в зал и долго не могла опомниться. Ребята окружили ее.

— Ну что ж, как говорится, материал у вас есть, — начал Алексей Петрович, — и если приложить старание, можно будет кое-чего добиться. Работать надо много, очень много… Устраивайтесь на завод и — милости прошу к нам.

Девушка растерялась:

— Я вовсе не хочу на завод, я хочу на сцену…

— Э-э, матушка, тогда вы не сюда попали: мы не профессионалы.

Балетмейстер говорил еще что-то, запомнилось только одно: «Мы не профессионалы…» И это был конец всему, всему!.. Облик Бориса в глазах Наташи сразу безвозвратно потускнел. Бывает вот так: бежишь по лугу, где-то вдалеке желтеет яркое пятно — златоцветы! Подбежала поближе — обыкновенные, самые что ни на есть вихрастые будничные одуванчики…

Когда выходили на улицу, Борис попытался взять Наташу под руку, но она резко отстранила его.

— Что с тобой? — тихо спросил он и хотел было объяснить все по порядку, но Наташа, заметив черные полоски грязи под его ногтями, сказала:

— Тоже мне артист, не может как следует рук вымыть!

Борис растерянно посмотрел на нее:

— Наташа!..

— Обманул ты меня, Борис. Я-то понадеялась, в институт не стала готовиться…

— Так здесь сможешь! У нас все учатся. — Он попытался опять взять Наташу под руку, но она, как и прежде, резко оборвала его:

— Оставь меня!

— Я хочу помочь тебе, Наташа…

— Спасибо, помог! Больше в такой помощи не нуждаюсь.

— Значит, я ошибся в тебе… Что ж, моя вина. А помнишь, как на берегу Оки мечтали о работе, об ансамбле. Ничего от этого не осталось. Ты, оказывается, просто мотылек порхающий, легонький — не больше. Тебе не работа — слава нужна.

— Может, и слава! Каждый ищет свое. А еще назвался артистом!

Городской шум тревожно отдавался в сердце. «Что делать?.. Вернуться в село — стыдно. Засмеют девчата… Мамочка моя, как же мне теперь?.. Куда мне?»

пела Наташа, гладя белье. Пела для самой себя — неторопливо и тихо.

Из палисадника приветливо кивал ребячьей головой подсолнечник. Стояла та пора, когда лето, казалось, не совсем еще ушло, а ранняя осень нерешительно заглядывала на поля и в сады.

Еще свежи были цветы и густа высокая отава на заливных лугах, в тенистых низинах стариц попахивали миндалем белые шапки таволги, в притихший солнечный день светились ясным пятилучьем лепестков белорозы… Казалось, все полно было цветения, и солнце в полдень припекало еще жарко, но уже заметно укоротился день, быстрее наступали сумерки.

Грачи, сбиваясь в стаи, кружились над ближним полем, молодые скворцы, еще недавно учившиеся подниматься на крыло, теперь уже совсем хорошо облетались и с шумом садились на деревья.

Так же как и год назад, пробежали ребята в школу, и где-то далеко-далеко затерялись их звонкие голоса. Только Наташа первый раз в жизни утром не собрала книжек, не взяла в руки ни одной тетрадки… Наташа больше не учится, больше не услышит она рассказ Ивана Павловича о «Трех сестрах» Чехова, об Уле Громовой, о Гомере.

«Но было предсказано, что вернется Одиссей в Итаку», — словно величайшую тайну, словно что-то необыкновенно радостное, обнадеживающее сообщал притихшим ученикам чуть-чуть дрожащим от волнения голосом Иван Павлович.

Сейчас, наверное, по городам в институтских аудиториях садятся за столы новые студенты, собрались в актовом зале для первой встречи с профессорами… Среди новых студентов нет ее, Наташи. Как быть? Минула неделя, а она еще ничего не придумала. Что ждет ее впереди? За что браться? Куда девать себя с утра до вечера? Бывало, встанет, идет в школу… Теперь привычный распорядок рушился, и она не знала, справится ли с тоской и к чему приложит свои руки. Да и трудно было понять — тоска ли это или обида? Скорей всего — обида! На кого? На Бориса? Наташа и сама толком не могла в этом разобраться. В душе как в пустой комнате: прежние, милые сердцу вещи и предметы вынесены, а новыми комната еще не обставлена. Трудно, очень трудно представить, какой будет она. Все переменилось для Наташи — и образ жизни, и дела, и ход мыслей. Отошли детские радости, а девичьих она еще не обрела…

Наташа водит утюгом, а мысли все бегут и бегут куда-то, взгляд ее прикован к темно-синим узорам блузки. «Мама, мама, я сделала тебе больно. Не знаю, как это получилось, лучше бы и не ездить в город…»

За окном Егорка. Он целыми днями околачивается возле их дома, ожидая Феню. Он тоже не учится: ему и семи нет, но он уже точно знает, что будет ветеринаром — станет лошадей лечить и коров, а вот Наташа так и не знает, что ей делать… Ей хорошо видно в окно, как Егорка, раскинув руки, точно крылья, несется под горку и кричит, кричит что-то. Наверное, ему представляется, что он летит. В небе курлычут журавли. Грачи подняли тревожный гам, собираются на юг, помчались за околицу, галки увязались за ними, да где им!.. Миновав село, одумались и вернулись на знакомые крыши и трубы.