Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Я настаиваю, чтобы были изменены оценки по литературе и языку за прошлую четверть Сушкину и Корзинкиной.

«Да ведь живьем режет! Все наружу выволокла. И в его присутствии», — Крутояров, однако, улыбнулся, как бы говоря своим видом: «Ничего, ничего, все это пустяки».

Лебедкина, с тактом покашливая, воздела глаза к потолку, сказала не совсем уверенно:

— Мы все знаем, что Раиса Вильямовна, вообще-то, не делит учеников.

Реплика Лебедкиной прозвучала ненужно и беспомощно. Видно было, что Щурова заметно нервничала.

Крутояров покосился на Быкова. «Ай-яй, без предупреждения нагрянул. Как бы не стал подкапываться!»

— Ребят это травмирует, особенно Корзинкину, у них опускаются руки, и они начинают верить, что в мире сильнее несправедливость, — сказала еще Наталья Ивановна.

— У меня нет цели занижать им оценки, — бросила раздраженно Щурова.

— Само собой, — поддакнула, правда не очень уверенно, Лебедкина.

— Смышленые и талантливые ребята, мне говорили о них, — заметил Быков.

Брови Крутоярова как бы сами собой поднялись, — разговор принимал серьезный оборот…

— Конечно, несмотря на большую опытность, Раиса Вильямовна могла ошибиться. За кем из нас нет грехов? — сказал он, как и всегда, особенно деловитым тоном в присутствии начальства. — Надо будет, возможно, пересмотреть оценки?

— Исправлять ошибки всегда надо, — кивнул Быков.

— Что же, пожалуйста, — бросила Щурова, — только не следует возвеличивать Сушкина, Прялкина и Корзинкину. А то, чего доброго, еще вообразят, что без них рухнет мир.

— Не вообразят, — сказала Наталья Ивановна. — Ребята скромные и тихие.

— Посмотрим. Я на школьном поприще не первый год и убеждена, что ученика лучше недооценить, чем наоборот, — веско прибавила Раиса Вильямовна.

— А недооценить — значит лишить его веры в свои силы, — сказал Быков.

— Ваша мысль, безусловно, глубокая, — подтвердил Крутояров, подумав про себя: «Что, ему делать больше нечего?» Однако по выражению его лица нельзя было угадать, что он так думал.

— Нет сомнения, что настраивать всех поголовно на ПТУ — значит принижать учеников, — сказала Наталья Ивановна. — А такая мысль — пихать поголовно целыми классами в технические училища — сидит в головах многих. О каком же гармоничном развитии личности тут можно говорить? От таких «гармоний» попахивает казармой. Недостаток интеллектуального развития — это от скромности, нежели от недостатка способностей и ума. Таланты есть повсюду.

— Верное замечание, — бросил Быков.

— Да, конечно, это так, — согласился Крутояров, хотя он думал иначе.

— Ребята теряют лицо, — заметил Зимин, — тут Наталья Ивановна права.

— Отправлять целыми классами в технические училища — стало быть, стричь всех под одну гребенку, — еще сказал Быков, — тут в корне неверно. Идейка действительно попахивает солдатской казармой. Вы извините, Григорий Максимович, что я вмешиваюсь.

— Вы руководитель района и имеете право во все вмешиваться, — сказал с учтивостью Крутояров, — тем более с вашим авторитетом.

— Но от восхваления начальства своего авторитета не прибавится, — бросила Наталья Ивановна не без сарказма.

Крутояров, вспыхнув, однако воздержался от ответа, заботясь о том, чтобы у секретаря райкома не составилось о нем плохого мнения.

— Исправьте ошибку, — сказал Быков Крутоярову. — А в областном центре я переговорю. Мы такой стадности не допустим. Таланты в народе не иссякли — надо лишь уметь их воспитывать.

— Будет сделано, Владимир Федорович.

Быков вместе с Натальей Ивановной вышел на улицу.

— Я очень верю в этих ребят! — сказала она. — Коли, Феди и Зины — они ведь наша смена и надежда. Нет, не оскудела народная нива!

— Не оскудела, — подтвердил тот уверенным тоном. — И она вечно плодоносящая! В случае, какая нужда — обращайтесь без стеснения прямо ко мне. А разнарядка в технические училища — дело негодное, и вы большой молодец, Наталья Ивановна, что повели решительную войну. Тут главное — чтобы вырастал не грамотей, а личность. Грамотея и подпоить не стоит труда. Книжность не дает крепости духа — факт бесспорный. Грамотеев — громадные толпы. А вот о личности человека, о ее цене, о незаменимости мы думаем лениво и мало! Мы еще не привыкли к мысли, что вся наша работа хороша только тогда, если она приносит счастье другим. Боритесь же за личность! Такая работа даст, я уверен, славные плоды. Она скажется на целом поколении, которое не должно впитать водочных зловещих испарений, коими одурманились многие его отцы. Где нет духовности — там царствует зловещий дух сивухи, — третьего, как понимаете, не дано.

— Это правда, — согласилась Наталья Ивановна.

— Торгашам, десятилетиями спаивавшим народ, личности — поперек горла. Ибо личность, мастера споить не так-то просто. Тут надо попотеть: материал стойкий, заквашен на духовности. А где духовно — там и крепко. Только об этом предмете, о духовности, мы отвыкли говорить ученикам, — тут весь гвоздь. Про футбол, про дискотеки — тут речи без удержу.

«Побольше бы нам таких учителей!» — подумал о ней Быков, горячо пожав ее крепкую, сильную руку.

Коля Прялкин, Федя Сушкин и Зина Корзинкина тем временем спустились под берег Днепра и сели на перевернутую кверху днищем лодку в оголяющихся ракитовых кустах. На открытом месте было ветрено и холодно, но здесь, в затишке, еще хоронилось тепло; немножко пригревало желтое, изредка показывавшееся во мгле, похожее на огромный лимон солнце. Горько и грустно пахла сухая, увядающая трава; шагах в десяти накатывали и звучно всплескивали порядочные волны. На середине реки зыбился стенкой, клонясь под ветром, буро-ржавый осокорь. Это укромное место было пристанищем друзей, куда они часто уединялись — или ловить рыбу, или же просто посидеть и по душам поговорить про всякую всячину.

Зина Корзинкина находила в этом месте особое очарование. Федя глядел вдаль, на заднепровскую равнину, через которую шла Старая Смоленская дорога, и на черневшуюся на высоком месте, давным-давно забытую людьми ветряную мельницу; несмотря на то что эта картина до мельчайших подробностей была знакома ему, однако она всегда возбуждала в его душе высокое и волнующее чувство. Дорога говорила ему о незримых пространствах, об особенном и полном счастье людей — где-то там, за горизонтом, вдали… Коля, похожий на мужичка, разложил около лодки крохотный костер, положив с исподу штук пять крупных картофелин; он всегда хотел есть, потому что мачеха не кормила его никогда досыта. После того прихода к родителям Натальи Ивановны он бросил драки, но стал молчаливее и замкнутее. Поэтическое состояние, охватившее Федю, казалось глупым Коле, но он как брат любил его не только за товарищескую честность, оба они тайно готовились к непостижимо трудному и необыкновенному делу — один пробовал писать, другой мечтал сделаться артистом. Что же касалось Корзинкиной, то Коля насмехался над ней и в душе своей считал, что девчонка никуда не пробьется и срежется. Коля был твердо убежден, что для такого большого дела годились только ребята. Зина злилась на Колю и, таясь от всех, была неравнодушна к нему. Зина особенно разуверилась в себе после разговора, три дня назад, с Раисой Вильямовной, — та непрямо, как всегда, но дала ей понять, чтобы она выбросила из головы даже саму мысль, что могла бы стать певицей. «Такое искусство не для нас, грешных, моя милая, ты способная, но все это очень-очень трудно и несбыточно, и потом — ты уже взрослая, а надо было учиться с первого класса». В душе своей Зина после того разговора похоронила прежние, столь дорогие ей мечтания, и она сразу посерела, вылиняла и подурнела лицом. Она сидела, сжав руками острые коленки, и неподвижными глазами глядела в воду. Две тонкие косички ее с розовенькими бантами, как заячьи уши, торчали в разные стороны. Насмехаясь над Корзинкиной, Коля также не верил, что кто-то из них чего-то достигнет. Федя, наоборот, считал, что в жизни всего можно достичь, только надо стремиться и гореть. Суждение друга разжигало еще больше насмешки Коли Прялкина.