Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Выбрось чепуху из головы! — сказал Коля, не осознавая сам своей безжалостности, обращаясь к Корзинкиной. — Певица! Да ты-то знаешь, что это такое? Как же, разевай шире рот.

Зина еще ниже нагнула голову, ресницы ее вздрагивали, она выглядела беззащитной и жалкой. Горячий комок подступил ей к горлу.

— Раиса — гадина, да она-то, видать, правду говорит, — продолжал Коля, выкатывая сучком картофелины из жара. — Хрен там — поступи-ка! Никому из нас туда не влезть. Пустая брехня! На ешь, — протянул он первой Зине.

— Не слышал, что Наталья Ивановна про Раису говорила? — тоже с ожесточением проговорил Федя. — То-то! Стерва. Всех ненавидит.

— У них там — блатеж. Им Раиса подсобит, — сплюнул Коля. — А нам кто? Соображай головой!

— Это-то правда, — кивнула косичками Корзинкина.

— Оттого, что мало понимаешь. Мало молока сосала, — тоном взрослого и много повидавшего проговорил Коля. — Мы — великий народ. Дави не дави — один черт, выживем. Да это не вашего, не девчоночьего ума. Стихия! — прибавил он.

— А если б, ребя, люди любили друг дружку — то-то была б жизнь! — сказал горячо и мечтательно Федя.

Слова его и, главное, тон вызвали у Коли колкую насмешливость.

— Если б да кабы — росли б во рту грибы, а там-то один язык болтается, — бросил он, однако, добродушным тоном, — да и тот без костей.

— Все-таки я верю, верю в себя! — вскричал Федя с ожесточением, обжегшись картошкой.

— Хороши, знаешь, сны, да хреново просыпаться, — с невозмутимым спокойствием бросил Коля. — Ничего не остается, кроме как верить.

— Не можешь ты так заявлять обо мне! Ты ничего, ничего не видишь дальше своего носа! — вдруг с ожесточением набросилась на Прялкина Зина. — Ты, Прялкин, во всех смыслах ущемленный, понял? Твое самолюбие ущемленное! У тебя скособоченная психика.

— На еще картошку. Авось перестанешь философствовать, — проговорил Коля, посмеиваясь с искренним добродушием.

Сердечный тон его подействовал на Зину. Она вдруг встряхнулась, побледнела, глаза ее расширились и, вскочив с лодки и став в позу артистки, вытянула высоко зазвеневшим, серебряным колокольцем мелодию песни. Голос ее был так чист и звучен, что даже дрогнуло сердце, казалось, у способного лишь на одну насмешливость Коли.

— Ишь ты!.. Настоящая певица! — протянул Федя, глядя восторженными глазами на Зину.

— Сильно! — похвалил и Коля. — Черт-те… прямо сказать, не ожидал… Гм! — бормотал он, отчего-то смутившись и покраснев.

Зина, неловкая, нескладная, голенастая, в своем коротком, выношенном пальтишке, стояла перед ними.

— Только пой не пой, а счастья ты не увидишь, — должно быть обругав себя за расчувствованность, с твердой уверенностью выговорил Коля. — Его никому из нас не дано. Таланта много, а счастья-то ни хрена нет! Счастливы — у кого толстая кожа. Теперь у многих она толстая.

— Почему ты так считаешь? — спросил Федя, поглядывая за реку.

— Жизнь обучила. Порядочно тумаков давали, — огрызнулся Коля.

— Ах, я так хочу, ребята, в Москву! В Москву, в Москву! — вскрикнула Корзинкина.

— В Москву — разгонять тоску, — сказал Коля с иронией. — Там, говорят, грошей много надо. Народу столько, что на земле собак.

— А я боюсь туда поступать, — сознался, сконфузившись, Федя.

— Не в том счастье, чтоб в Москву, — сказал Коля. — Надо, чтоб каждый был сам по себе. Куда хочу — туда и иду. Хочешь на небо — иди, если силенок хватит. И никто не имеет права остановить. Да, я иду — потому что хочу. Я скажу всякому: «Какого черта тебе надо — я иду на небо».

— А для чего? — спросила Зина. — На небо?

— Мне надо знать… так ли уж велик человек? Оттуда, должно, все видно. Космонавтам ничего не видно, — прибавил он, — у них все кнопочное.

— Да ступеней-то нет! — возразил Федя. — Миры громадные, а ступеней нет. Вот задача!

— В том-то и соль, брат, что нет, — коротко засмеялся Коля, — оттого-то и запутано. Чего хочу, того нет. Того нельзя. Да по ступеням и дурак взгребется…

Сзади зашуршали кусты, и они увидели своего одноклассника Ивана Дроздова. Он был рыжеватый, с мелким, обсыпанным веснушками лицом и с белыми толстыми, всегда болтающимися руками. Дроздов приставал к их компании, но дружбы с ним у них все как-то не получалось. Отец Ивана работал лектором, научив сына газетной житейской азбуке. Подошедший подросток неловко присел на нос лодки, косясь на Прялкина: он побаивался его острого языка, к тому же еще и трепки. Такая тоже бывала.

— Не вся правда в том, что какие-то там учителя человечества указывают, как ходить по ступеням, — сказал Коля, должно быть, с целью, чтобы вызвать на спор Дроздова, и он не ошибся. Иван подбоченился, приподнял и без того угловатые плечи и белесые брови, открыл рот по форме буквы «о» и тоном назидания произнес:

— Люди не могут жить сами по себе.

— А если я все же желаю? — спросил с насмешливостью Прялкин.

— Должен непременно быть сдерживающий фактор. Таково высказывание корифеев марксизма.

— А ты сам-то вообще читал? — насел на него Коля.

Дроздов еще внушительнее поднял плечи, но, однако, не выдержал прямо направленного на него насмешливого взгляда Прялкина. Но и сдавать своей позиции он тоже не собирался.

— Да, представь, что читал. Если нет сдерживающего начала, то человек придет к мысли, что ему все открыто. А для всего есть закон.

— Силен! Да только ишак и тот подохнет, если его заставить жить по правилам.

— Я эту мысль поддерживаю, — значительно кивнул головой Федя. — Мысль вообще-то капитальная.

— Для чего же тогда, интересно, печатают всякие наставления и нравственные статьи? — поглядывая на них с вызовом, спросил Иван. — Такая потрата бумаги?

— Иногда, и довольно часто, ради заработка, — бросил Коля.

— Ну, знаешь, — там вообще-то не дураки, — Дроздов указал уважительно пальцем кверху. — Там, брат, соображают.

— Там — бесконечное небо, неизмеримая высота. Оттуда не покомандуешь. Знал бы ты, что это такое! — Прялкин махнул рукой, как бы говоря, что не намерен тратить попусту речи. — Однако необходимо знать, как жить?

— Ничего туманного в жизни нет. Все ясно. И я знаю, чего хочу, — безапелляционно заявил Иван, вставая следом за ребятами. — Трагедий никаких нет. Надо, братцы, как можно чаще ходить на стадион. На сегодняшний день стадион разрешает все вопросы — зрелище!

— Вот-вот, бей ладони на аплодисментах и, вытаращив глаза, ори разную чепуху. Хорошо культурное развитие! — поддел его Коля.

— Много ты понимаешь. Стадион отвлекает от разных философий. В стадионе — здоровье, а в философиях — сухотка и всякие шатания, которые вредны.

— А по мне, спортзрелища — пустяк, — сказала Корзинкина.

— Молодец, Зина! — похвалил ее Прялкин тоном человека, много пожившего на свете. — Далеко пойдешь.