Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Скоренько пошло дело!

— А хлеб-то сеять надо, — сказала Клава, ни на минуту не присевшая к столу из-за хлопот.

— Слыхал, сварганили из нефти рыбью икру и мясо. Доберутся мастера и до хлеба, — сказал Бобков, очевидно не осознавая смысла такого капитального изобретательства века.

— Что ж… ежели так пойдет прогресс, то другим макаром начнут детей делать, — заметил Яков.

Вероника Степановна считала ниже своего достоинства оспаривать их толкования, так как находила их отсталыми, и молчала. Она видела, что вся эта деревенщина поразительно жизнелюбива и незлопамятна, и в ее сознании не укладывалось, на чем у них все это держалось.

— Нет, нашу Дуньку все-таки нельзя пускать в Европу, — заметила после некоторого молчания Вероника Степановна, желая уколоть Клавдию, но направляя удар вскользь.

Клавдия угадала хитрую насмешку на свой счет, и вместо злости на нее она с широкой, добродушной улыбкой повернулась к ней.

— Отпробуйте еще пирогов. Может, и понравятся, — сказала Клавдия.

Вероника Степановна, приготовившая тираду — отповедь на тот случай, если эта баба ответит колкостью, вдруг смутилась под ее добрым, бесхитростным взглядом и неожиданно для самой себя просто и тоже душевно улыбнулась.

— Да спасибо. Я сыта, — сказала она.

«У Якова счастья нету», — подумал с печалью Бобков.

На другое утро (было воскресенье) Якову, чего он никак не ожидал, позвонил Туманов и попросил его, если свободен, приехать к нему и, как маленькому, по слогам продиктовал свой адрес. Но еще более, чем он, была приятно удивлена Вероника Степановна. Она даже не поверила, что действительно звонил такой знаменитый, известный в стране человек, писатель и режиссер Туманов, и с иронией спросила у него:

— А тебя, часом, не разыграли?

— Чего ему, спрашивается, меня разыгрывать?

— Не ему, а какому-нибудь твоему сослуживцу-алкашу.

Веронике Степановне было лестно познакомиться с таким известным человеком, и она решила тоже идти, но Яков решительно воспротивился и заявил, что отправится один и, какие доводы она ни приводила, настоял на своем. Он уже смутно помнил молодого Туманова, но у него все-таки осталось в памяти, что тот был когда-то хорошим парнем и товарищем. «Погляжу, каким стал», — сказал себе Яков, выходя на нужной остановке из троллейбуса, — Туманов жил на Кутузовском проспекте в огромном кирпичном, еще строенном с некоторыми излишествами доме. Пожилая, в очках, читавшая какую-то захватанную книгу лифтерша недружелюбно оглядела его с ног до головы и спросила, какая квартира ему нужна. Узнав же, что он идет к Туманову, она еще придирчивее и суровее начала допытываться, какое у него может быть дело к такому большому человеку.

В прихожей его встретила явно состарившаяся, уже поблеклая, но молодящаяся, чопорно-надменная женщина — жена Туманова Анна Евдокимовна.

До сих пор он еще никогда и нигде не видел подобной роскоши. Огромная пятикомнатная квартира была уставлена богатой, очень дорогой мебелью, стены увешаны иконами и картинами. В кабинете Туманова, широкой светлой комнате, над его рабочим столом висела с темным ликом икона божьей матери с младенцем и рядом с ней, как бы кощунственно выставленной насмехаться над кротостью и умильностью материнства, писанный яркими красками этюд обнаженной, в похотливой позе девицы, в лице которой проглядывало только одно низменное чувство. Большой, старинный, красного дерева, инкрустированный, на львиных лапах, стол был завален бумагами и рукописями. Вдоль стен стояли кресла, два дивана, статуэтки и книжные шкафы — все дорогие и тоже старинные, красного дерева. Бронзовые огромные, изображавшие русалку часы величественно покоились на небольшом, но тонкой работы, из бледно-зеленого мрамора камине в английском стиле. Еще масса различных красивых вещиц — из бронзы и серебра — была расставлена в нишах шкафов и на подставках. В виде фонтана хрустальная люстра сияла под потолком. Красивый, расчерченный шашками паркет покрывал посередине кабинета яркий красный восточный ковер. Туманов, заметно обрюзгший, с большими залысинами, в бархатной синей куртке, подпоясанной поясом с пышными кистями, в напущенных на мягкие красные козловые полусапожки черных, тоже бархатных шароварах, встал ему навстречу из-за письменного стола.

— А, рад тебя, брат, видеть, — проговорил Роман Романович, подделываясь под тот простонародный тон, который, в его представлении, всегда сближал с простыми людьми. Яков же угадал в нем фальшивую ноту. — Ну-ка садись сюда, — он указал на кресло похуже, — и рассказывай, как ты теперь живешь? От сестры Кати я узнал, что ты пристроился в Москве.

— Живу, — односложно ответил Яков.

— Где работаешь?

— На стройке, — солгал он, так как знал, что на работников торговых баз всегда смотрят, как на нечистых на руку.

— Похвально. Не стал, значит, искать выгоду. Аня, принеси-ка нам чего-нибудь! — крикнул Роман Романович, поднимаясь тучно из-за стола и присаживаясь к небольшому, в углу, столику. — Давай сюда, сейчас мы немножко закусим.

Несмотря на то что Яков снял ботинки и надел тапочки, ему было неловко ступать не только по яркому ковру, но и по блестящему шашечному, из дорогих пород дерева, паркету, на котором он боялся поскользнуться.

— Давненько мы лазили по нашим демьяновским садам. Я, брат, туда ездил позапрошлым летом, — сообщил Роман Романович, принимая из рук жены поднос с графином с водкой и с небогатой закуской: на двух тарелочках было нарезано немного ветчины и сыра. Анна Евдокимовна также принесла вазу с фруктами, молча и неприязненно косясь на гостя. Яков понимал ее взгляд и чувствовал все большую неловкость, точно он сидел перед ними нагишом.

— Выпьем, мой друг, за встречу, хотя я приветствую борьбу с алкоголизмом, — Туманов налил в рюмки коньяку.

«На трибуне приветствует», — подумал Яков.

— Я слышал, ты женился? — опять свойским тоном спросил Роман Романович, нюхая толстую сигару.

— Я же говорила, что ты ей дала несвежую котлету. Ты невнимательно относишься к Жучке, — послышался из прихожей раздраженный голос Анны Евдокимовны.

— Да она и так свежая, — оправдывалась, должно быть, домработница. — Что ж, птичьим молоком, что ль, кормить собаку?

— В твоих остротах не нуждаются. Делай, как велят.

Роман Романович нахмурился, встал и закрыл двери.

— Скажу тебе, эти бабы нахватались наглости. Невозможно найти приличную домработницу. У тебя нет на примете? Какой-либо деревенской? Без гонору?

«Вот зачем он меня позвал», — усмехнулся Яков, до этого по наивности думавший, что Туманов вспомнил его как товарища детской поры.

— Откуда ж? Я никого не знаю.