Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

Екатерина издали увидела брата и вышла на крыльцо встречать его. Она ни внешне, ни тем более духовно не походила на младшего брата Романа. Худощавая и легкая на ногу, в застиранной, с блеклыми цветочками, кофте и в кирзовых сапогах, с тяжелыми руками крестьянки, которым пришлось порядочно поработать на веку, с простоватым, осиянным спокойным внутренним светом (всегда выступающим у русских крестьянок к старости) лицом, она сразу же застеснялась, как только увидела Романа, своего вида. Она пристально взглянула брату в глаза, и Роману Романовичу сделалось неловко оттого, что, как ему показалось, сестра угадала его душевную сумятицу. Екатерина действительно почувствовала неладное, что-то происходило с братом — так ей показалось в первую минуту встречи. Они обнялись на крыльце.

— Давненько не показывался, брат! — сказала Екатерина своим напевным, материнским голосом, который так любил Роман Романович.

— Что же делать, сестрица? Заботы, — стесняясь своей солидности, он прошел следом за ней в дом. — А ты не изменилась и все такая же бодрая духом. Я очень рад!

Она опять пристально посмотрела на него.

— Раздобрел. Должно, сытно столуешься. — Екатерина покачала головой.

— Нынче, видишь ли, никто голодный не сидит, — почувствовав в словах сестры укор, ответил Роман Романович. — Хоромина, кажется, ничего? — Он похвалил себя, что помог построить этот дом.

— Спасибо за помощь, — поблагодарила его Екатерина. — Давненько ты не был у нас. Что ж тебя потянуло? Об эту пору всегда ты к морю ездил. Приелось, поди, море?

— Верное слово, Катюша. Ох, приелось!

Он помолчал, точно собираясь с духом, чтобы сообщить самое главное. Но ему было очень неловко сказать ей о своем решении. Сестра молчала, вопросительно глядя на него.

— Ты умная женщина, Катя, — начал, к своему удивлению, заметно волнуясь, Роман Романович. — Ты знаешь, что я никогда не ставил цели — жить ради славы в роскоши. И потому я принял решение… — он остановился, взглянув в удивленно поднятые брови сестры, — пожить здесь год, а может, и больше. Кто знает… Здесь так славно! Что-то я утерял… — Он шумно вдохнул воздух и, сделав несколько шагов вдоль стены, остановился и посмотрел на сестру.

По выражению глаз и упорному молчанию сестры Роман Романович понял, что она не верила в такое его решение.

— Ты… сомневаешься? — спросил он, заметно задетый за живое.

Екатерина покачала головой.

— Ах, брат, брат…

Роман Романович бросил ходить и тяжело опустился на заскрипевший под ним стул.

— Как же семейство-то? — осторожно попытала Екатерина, боясь залезать глубоко брату в душу.

Он ответил не сразу; несколько раз прошелся около стены, уперся глазами в пожелтелые в простенке карточки, даже прослезился, всмотревшись в черты матери-покойницы. Что-то тягостно, тупо защемило в груди… Повернувшись вполоборота к сестре, не давая ей возможности видеть полностью свое лицо, ответил с трудом, с запинкой:

— С семейкой худо, сестра.

— Ты же, помню, нахваливал в письмах — и женку, и детей.

— Вот той похвальбы я сейчас и стыжусь. Сын — пустомеля, нахлебник, главное — циник. Не лучше и девица, дочка. Безобразно красится, курит. Наверно, и пьет. Жена… Что же сказать о своей телке, которая давным-давно забыла, что такое работа? Я закормил их, сестра, — обожрались! Говорю тебе с горечью, ибо виновник — я сам!

— В излишней сытости, известно, добра мало, — согласилась Екатерина, радуясь тому, что у брата открылись глаза на свою семью, и вместе с тем переживая за его неурядицы.

— Пусть живут, как знают. С семьей я порвать не имею права: на мне лежит обязанность, возложенная обетом. И я не нарушу ее. Да и не молоденький уже, чтобы начинать все сызнова. Теперь я здесь, в родном углу!

Сестра одобрительно кивнула головой:

— Молодец, брат, что обет помнишь. А то нынче многие чуть что — кидаются в загсу. Нет терпения. А без него, известно, жизнь не проживешь. За то ты, Роман, молодец, что не порвал с семейством.

Все тот же неизменный был уют у сестры — это Роман Романович сразу определил, едва шагнув через низенький порог. В хатке хорошо пахло постными щами и горячим угольным утюгом — Екатерина только что кончила гладить и теперь складывала бельишко в окованный полосками сизой жести, еще материнский сундук. Кот, настурчив хвост, стоял посередине хаты и соображал, что ему делать — лезть ли в предпечье искать мышей или же потереться об ноги нового человека, которого он узнал? Первое было заманчивее, и он юркнул в темную отдушину, откуда таращились ухваты.

Роман Романович, взволнованный и растроганный, оглядывал жилище сестры.

— Милая Катя, с той жизнью покончено! — И то, что проговорил он это без надрыва, а очень спокойно, совсем иначе, чем в тот приезд к ней, Екатерина поняла, что брат сильно переменился.

— А что ж ты станешь здесь делать, Роман? — выставляя на стол чугунок со щами, спросила она брата.

— Ты же знаешь, какая у меня работа. Разве я не могу здесь писать?

— Кино, стало быть, бросил?

— Бросил, сестра.

— А ты так гордился своею судьбой, — напомнила она.

— Гордился тем, что умел вышибать громадные деньги.

— Я верю и не верю, Роман. Ты так много чего повидал… — Екатерина не договорила, сдержалась.

Долго сидели молча; кошка, вылезши к свету, улеглась на половике посередине пола.

— Если ты не против… я останусь у тебя жить? — спросил он, стеснительно улыбнувшись.

— Чего ж мне противиться, брат? — сказала сестра.

Туманов был благодарен ей, что она поняла его душевный настрой, и в его глазах показались слезы.

Сестра не хотела, чтоб не обидеть его, говорить всего того, что она о нем думала. А думала Екатерина так: «Приелись почести да коньяки. Захотелось поиграть в простолюдина. А может, и правда ему сердце указало? — укорила она себя в излишней недоверчивости к брату. — Коли б так! Видит бог, не обманываюсь», — и она тяжело вздохнула.

— Только усидишь ли тут год? — спросила как можно мягче Екатерина.

— Ты-то должна бы меня понимать, — укорил ее Роман Романович. — Все-таки сестра.

— Оттого и говорю, что понимаю. Ты тую жизнь никогда не покинешь на такое длинное время.

— Значит, ты уверена, что я не могу жить без славы?

Она наклонила голову и с тактом молчала, не желая причинять ему большей неприятности.

Он подождал, не скажет ли еще что сестра, приготовив в уме веские слова в доказательство искреннего намерения изменить свою жизнь.

— Утро, говорят, мудренее, — сказала, вставая, Екатерина. — Тебе постелить наверху?

— Да, да, там!

Следом за ней он поднялся по лесенке в мезонин и с большим удовольствием сел за самодельный, сделанный здешним столяром стол; он скользнул глазами по ружью на стене и с радостью подумал, что как ляжет первопуток, так отправится на облаву в Гольцовский заказ. «Заведу собак. Буду копать огород, колоть дрова, косить с мужиками». И он вдруг вспомнил Наталью Тишкову и то свое восхищение ею десять лет назад, когда последний раз приезжал к сестре. Он даже немножко приударил тогда за ней, но, как смутно помнил, она отнеслась к его заигрыванию весьма сдержанно.