Сергей Безбородов - Степан Андреич „Медвежья смерть

— Так он тебе и прилетит, держи карман Шире, — усмехаясь сказал цыган. — Ворошилов какой нашелся…

Я подошел к Степану Андреичу. Закрыв глаза, он лежал все так же неподвижно, сложив на груди руки.

— Андреич, — позвал я. — Самолет за вами прилетит. В Ленинград вас отвезут, в больницу. Степан Андреич!

Старушка-плакальщица зашла сбоку, подперла подбородок ладонью и, качая головой, заговорила, злобно поглядывая на меня:

— Помереть человеку не дадут спокойно. Преставиться не позволяют по-христиански. Анчутки, господи, прости мою душу грешную…

На плотине и на низком пологом берегу озера собралась вся деревня. Мужики теснились у самой воды и наперебой кричали что-то Кузе, который плавал под берегом на маленькой плоскодонной лодочке.

Кузя стоял в лодке во весь рост. Розовая его рубаха надувалась, как парус. Он отпихивался длинным шестом и гнал перед собой сколоченный из досок плот, на котором бабы полощут белье.

— Упрись грудью! — кричали с берега. — Навались! Заплывай передом!

— Летит! Летит! — визгливо кричали девки. Кузя, задрав голову, испуганно осматривал небо, а все на берегу дружно и громко хохотали.

— Плыви к берегу, пока цел!

— Не бойся, Кузя, он полотняный, не до смерти убьет!

Огромный костер, точно пожар, бушевал на плотине. Яростный пегий дым валился набок, распластывался и, извиваясь, летел над землей, синим туманом заволакивая мелкий перелесок. У костра плясали мальчишки.

Я подошел к костру.

Черный, как цыган, мужик стоял, окруженный толпой стариков и баб, и, дымя цыгаркой, говорил неторопливо, со знанием дела:

— Каждый самолет стоит сто тысяч рублей. Заметь — один самолет. Жалованья потом сколько идет летчикам!.. А машина чего стоит? Это ты подумал, дурья твоя башка? Завел машину, а она в одну минуту на сто двадцать пять рублей бензину там да керосину, да пятого-десятого потребляет. Это ты считаешь иль нет?

Кто-то удивленно ахнул.

— Неужто в минуту?

— А ты думал — что? Ты думал — за трешник летать? Нет, милый человек, за трешник не полетишь. — Цыган хмыкнул, качнул головой. — Прямо даже совестно слушать: вызвал! Да разве он тебе без задатку полетит? Никогда сроду он без задатку не полетит! Кто такой для них Лычкин? Никто. Пшик! Может, у него и гроша ломаного за душой нет, а кто платить будет?

— А дорого ли платить-то? — спросил мужик с кнутом, глядя цыгану прямо в рот.

— Вот и считай: сто двадцать пять рубликов за одну минуту, а ему до нас лететь, может, часов пять, а то и больше. Ведь не ближний свет.

— Да-а, — с ужасом протянул мужик и почесал кнутовищем спину между лопаток. — Беда, прямо. Может, бог даст, не прилетит?

Волоча за собой длинный свежеструганный кол, по плотине пробежал Лычкин.

Он на секунду остановился у костра и, мельком глянув на черного, как цыган, мужика, весело крикнул:

— Высчитываешь все, Мирон? Чем туман-то напускать, шел бы лучше пособить, — и побежал дальше.

Кузя уже подогнал помост к самой плотине. Засучив штаны выше колен, Лычкин с толпой парней залезли в воду и принялись кольями и веревками укреплять помост у берега.

— Слышь, Ефим, скоро, что ли? — кричали с плотины. — Может, зря народ мутишь?

— Скоро, скоро! Ему только двадцать верст осталось, — весело отвечал Лычкин, забивая осиновый кол большим камнем.

Я слонялся взад и вперед по берегу, по плотине, толкался в народе, то и дело поглядывая на часы.

Конечно, черный мужик говорит ерунду. Если уж прилетит, то, конечно, прилетит бесплатно. Но прилетит ли — вот вопрос. Что-то не слыхал я, чтобы у скорой помощи аэропланы были. Помню, как-то раз звонил я из Царицына под Москвой в институт Скорой помощи. Они за город даже автомобиль не послали, сказали — вызовите такси. Может быть, напутал чего-нибудь Лычкин?

«Дурень я, дурень, — думал я, шагая по косогору. — Надо было самому поговорить. Объяснить все толком. А то про какой-то капкан им Лычкин начал плести. Зачем это нужно? И не рассказал ничего как следует».

Я опять посмотрел на часы. Уже прошло полтора часа. Неужели Лычкин напутал? Неужели не прилетит?

Я вспомнил Степана Андреича, его страшные, раздувшиеся ноги с перебитыми костями, и мне стало совсем не по себе. Может, и правда, надо — было сразу везти в Радогощ? А что в Радогогци? Какой-нибудь фельдшер. А везти двадцать верст по разбитой лесной дороге…

Нет. Это еще хуже…

И вдруг мне показалось, что к общему гаму и шуму на берегу прибавился еще какой-то низкий, густой, ровный гул. Я остановился и прислушался. Гул шел откуда-то с неба. Но будто с той стороны, из-за леса.

Неужели самолет?

Я побежал к озеру. И вдруг высоко над дальним лесом в белесоватом осеннем небе появилась едва приметная черная точка. С плотины ее, наверное, тоже заметили. Все как-то сразу затихли и повернулись в ту сторону, откуда шел этот гул.

— Летит! Летит! — вдруг закричал чей-то испуганный голос. Вся толпа шарахнулась и, растянувшись по плотине, длинной лентой понеслась вдоль берега,

— Стойте! Стойте! — орал Лычкин. Он размахивал руками и бестолково бегал взад и вперед по плотине.

А ровный, сердитый гул все рос и рос. Уже ясно можно было различить крылья.

Самолет пролетел высоко-высоко над озером, и сотне рук, платков, шапок поднялись и затрепетали над толпой.

— Сюда! Сюда! Давай сюда! Садись! К нам! К нам!

Но самолет улетал все дальше и дальше.

Тогда вся толпа с гамом, воем и хохотом, как лавина, ринулась к деревне. Кузя скакал впереди всех. Ветер задирал его распоясанную рубаху. Он махал руками и, задыхаясь от бега, орал тонким голосом:

— На выгоне будет садиться. На выгон полетел! Смотри, смотри, садится!

Следом за Кузей тяжелым галопом скакал бородатый, черный, как цыган, мужик. Он тяжело пыхтел и свирепо таращил глаза. А дальше мчались ребята, девки, парни.

И вдруг вдалеке, над черным частоколом еловых вершин, самолет развернулся и полетел назад.

Кузя остановился, точно наскочил на стену. Взмахнув руками, он повернулся и бросился обратно — прямо навстречу чернобородому.

— Назад летит! Поворачивай оглобли! — закричал Кузя.

И, словно по команде, вся толпа повернулась налево кругом и с тем же воем, криком и топотом кинулась снова к плотине.

Самолет шел назад, опускаясь все ниже и ниже. Он пронесся над самыми крышами изб, и мне даже показалось, что солома на них встала дыбом от этого жужжанья, рева и гула.

Позади самолета лентой летел сероватый жидкий дымок. Покачивая крыльями, как коромыслом весов, самолет круто завернул в конце озера и смело, грудью пошел прямо на воду.

— Са-дит-ся! — в один голос закричала толпа. Мальчишки от восторга попадали на землю и принялись кувыркаться через голову по траве, как одержимые. Толпа сгрудилась к самой воде, замерла, затаила дыхание.