Николай Корсунов - Высшая мера

Черная икра, собственно, и стала поводом для непринужденного, как бы случайного разговора о Советском Союзе, о его народе, о фронтовых впечатлениях. Фрау Магда попросила извинения, сказав, что у нее неотложные дела, ушла, стеля подол платья по мягким цветам ковра.

— Победоносная война, Рихтер, — неисчерпаемо богатая тема, особенно для талантливого художника. Однако, дорогой Рихтер, я велю вам не забывать, что вы не только художник, но и офицер вермахта, вы, Рихтер, еще и — быть может, прежде всего — наш идеологический работник, наш представитель в войсках…

— Я это всегда помню, доктор…

— Верю вам, Рихтер. Генерал Гудериан говорил как-то, что вы храбры, не боитесь огня, охотно беседуете с солдатами на передовой… Кстати, чем вы объясняете пресловутый русский фанатизм? Я хочу откровенности, Рихтер!

— Понимаю, доктор…

Неужели ловушка? Брошенный вверх камень падает назад и может ушибить бросавшего, кинутый вверх человек тоже может возвратиться обратно, но расшибется при этом сам. Не летит ли Макс со своей высоты вниз? Если и не летит еще, то каждое неудачно сказанное слово может ускорить падение. Вполне возможно, что доктор Геббельс играет с ним, как кошка с мышью, что он не столь великодушен к нему, Максу, как казалось. Если он, Макс Рихтер, догадывался об авторстве Ральфа Шмидта, но не сообщил о своих подозрениях властям, то далеко ли он ушел от него, можно ли доверять ему?

Но, может быть, ложная тревога (blinder Alarm)?!

И он, взяв себя в руки, сосредоточился на обдумывании ответов — понятных и убедительных. За время пребывания в частях Гудериана Макс много, очень много увидел и по-своему осмыслил… Сожженные, разрушенные города и селения… Горы трупов… Неистовая храбрость отступающих войск… Бесстрашие и неукротимая ненависть в глазах партизан, идущих на виселицу…

Максу начало казаться, что запущенная доктором Геббельсом пропагандистская машина имеет лишь одну передачу — вперед и в одном направлении. А прямая — кратчайший, но, право, не всегда лучший путь к достижению цели. «Русские дикари», «русский фанатизм», «русское тупое упрямство» — все эти расхожие определения ведомства пропаганды слишком примитивны для объяснения неудач, случившихся с немцами на полях России. Столь же примитивны, как и ссылки на «русскую грязь», на «русское бездорожье». Чего доброго, потом придется ссылаться на «русский мороз», на «русскую зиму». Как будто обороняющиеся меньше страдают от всех этих поганых неурядиц!

Но высказать все это напрямую, право же, весьма рискованно.

— Доктор, — начал Макс, робея от собственной решимости, — мне кажется, обобщенно объяснять все «русским фанатизмом» — ошибочно.

— Интересно!

— Мне кажется, Сталин и его партия проделали нечто очень большое по перековке психологии своего населения.

— Больше, чем мы, Рихтер? — в голосе Геббельса и уязвленность, и насмешка.

— Нет, доктор, я этого, право, не намерен утверждать. Надо ведь учитывать и то, что Советы двадцать четыре года у власти, а не восемь, как партия фюрера…

— Браво, Рихтер! Продолжайте!

— Государство большевиков, доктор, вбирает в себя множество наций и народностей. При другом режиме оно развалилось бы как карточный домик…

— Гм! Продолжайте…

— Большевики все-таки немало сделали, это, право, надо признать. Под нашим танком мы видели останки красноармейца, нашли его солдатскую книжку. Связкой гранат он подорвал машину. Боец был грузином. Во время их контратаки один красноармеец лег грудью на амбразуру нашего дзота, заглушил пулемет и обеспечил успех наступлению. После отражения атаки я видел изрешеченный пулями труп смельчака. Он был узбеком… Таких примеров много, доктор… Большевики сделали своих людей фанатичными единоверцами.

Геббельс засмеялся.

— Это потому, что все они азиаты! Как-то Сталин говорил японскому послу: мы с вами азиаты. Своим учением Магомет насильственно объединил в одну веру тьму народов Азии. Сарацины фанатично верили в загробную жизнь, не боялись физической смерти, и поэтому в бою бесстрашнее их не было. Нечто подобное сделали со своими людьми большевики.

— Согласен с вами, доктор! Отличие, быть может, лишь в том, что красноармейцы не верят в загробную жизнь, в подавляющем большинстве они атеисты.

— По вашим словам, Рихтер, я могу заключить, что советские войска сражаются храбрее германских солдат? Но тогда, Рихтер, почему армия фюрера под Москвой, а не наоборот?

— Доктор, я отвечал на ваш вопрос. Вернее, хотел ответить. Видимо, мои впечатления и выводы слишком поверхностны. Наши солдаты храбры, особенно дерзостно храбры воины из частей СС. Но, доктор…

— Говорите, Рихтер!

— Мне, доктор, не приходилось видеть и слышать, чтобы наши солдаты бросались с гранатами под танки или закрывали собой пулеметные амбразуры…

Геббельс остро взглянул на него, остановился возле камина, поворошил щипцами раскаленную грудку углей — вверх рванулось синеватое пламя, стрельнули искры, запахло угольным дымом, как возле паровоза. Поставил щипцы и снова начал ходить, опадая на увечную ногу.

— Прошу вас, доктор, извинить меня…

— Перестаньте, Рихтер! Неужели вы думаете, я могу причислить вас к отщепенцам нации, подобным вашему шурину! Кстати, на ваш взгляд, Рихтер, какого наказания заслуживает желчный виршеплет Ральф Шмидт? — быстрый колючий взгляд на Макса.

— Сурового, доктор.

У Макса высохло во рту: он, похоже, выносил приговор. То есть приговор без него вынесут, но и он свою подпись должен поставить под ним. Максу вспомнились встреча с шурином, его отчужденно-ироническая улыбка, холодное рукопожатие, их так и не склеившаяся беседа за бутылкой вина. Если Макс, подозревая Ральфа в сочинении издевательских стихов, все-таки не делал после встречи далеко идущих выводов, убеждая себя, будто Ральф просто-напросто дурно воспитанный молодой человек, обозленный на судьбу, то Ральф, как казалось, вывод сделал категоричный: «Таких сейчас, к сожалению, большинство. Я не верю в него: птица, клюющая зерно с ладони, высоко не летает…» Это он ответил Хельге на вопрос, какое впечатление произвел на него Макс. Хельге бы утаить его ответ, а она…

— Самого сурового наказания заслуживает, доктор! — резче, даже со злобой повторил Макс.

— Я не сомневался в вашем ответе, Рихтер. Вы истинный немец и патриот.

Макс вскочил:

— Благодарю, доктор!

— Сидите, Рихтер.

Не любил Геббельс, чтобы на него смотрели с высоты роста, пусть даже самыми преданными глазами, какие были сейчас у Макса. Тот послушно опустился в кресло, а Геббельс продолжал ходить по гостиной, размышляя над тем, что услышал от художника, что напрашивалось на выводы само собой. Фюрер, безусловно, дальновиднее всех оказался, еще до начала операции в России подписав приказ о комиссарах. Они — враг № 1. И безусловно, подлежат беспощадному и немедленному уничтожению. Если Россия Советов не развалилась под первыми ударами, то причиной тому идеологическая обработка населения и армии большевистскими комиссарами. Успех их временен, их политическая работа обернется против них же.