Николай Корсунов - Высшая мера

Все это, как пластинку, прокрутил Костя в памяти, живо-наживо одеваясь, и, хватая с тарелки, глотал куски холодца. Можно было и вареников парочку проглотить, но Костя любил вареники горячие, блестящие от пара и масла, а в миске лежали потемневшие и холодные, с поднятыми затвердевшими уголками.

Прожевывая, в спешке прикидывал: маманя, видно, спозаранку своих «бабенок» на воскресник поднимает, а отец направился к чабану Шукею. Приходил вчера старый казах, жаловался: волки беспокоят, звал поохотиться. У отца с волками свой разговор, без ружья, без капкана, руками берет. В Излучном никто так не умеет. Вот и ходит к нему Шукей каждую зиму. С прошлогодних волков у отца меховой жилет под фуфайкой, а у дяди — шапка… Интересно, папаня в сарае вычистил или нет? Напоил ли скотину, корму дал ли? Вторая прелесть воскресных зимних дней в том, что все Костины заботы по уходу за коровой, теленком, овцами и кабанцом берет на себя отец.

Вскоре Костя убедился, что отец поддержал традицию, ничего не оставалось, как взять лопату и рысцой бежать к правлению колхоза.

Улица напротив правления сперлась от народа и саней. Увидеть здесь можно всех, кого пожелаешь. Одеты по-разному. На мужчинах фуфайки и полушубки, мужики — народ нефорсный. Зато женщины словно бы не в зимнее поле собрались, а так, шелухой подсолнечной поплеваться, посплетничать. Одним словом, в чем в пир, в том и в мир.

Почему-то первой Костя увидел Настю, дядину Настусю. На ней — короткополая борчатка с белой меховой оторочкой. Дядя Сергей купил. Голова повязана пуховым платком, по полю платка — дымчатые узоры, как мороз на стекле. Тоже дядя купил. Топтался он рядом в своей большой волчьей шапке, разговаривал с учительницей Августой Тимофеевной Шапелич, одетой в длинное пальто с круглым стоячим воротником наподобие хомута, а смотрел-поглядывал на Настусю.

Костя искал в толпе Айдара. Может быть, Айдар и не пришел? Вчера военрук Сергей Стольников, дядя то есть, организовал марш-бросок в противогазах, Айдар мог не участвовать в нем, но поупрямничал, шел и бежал наравне со всеми. А вернулся с побитой до крови ногой. И даже не морщился. Крепкий парень. А мог бы поберечься. Прав дядя Сергей, когда говорит, что не в длине ценность жизни, а в содержании. Можно, говорит, прожить до ста лет, и люди скажут: он дожил до ста. Но ничего не найдут вспомнить из его ста лет. Можно, говорит, как Александр Македонский, как Емельян Пугачев, как Чапаев, прожить полных или неполных тридцать три, но навсегда остаться в памяти людей. Даже придуманный церковниками Иисус Христос жил лишь тридцать три года, а на него две тысячи лет молятся…

Дядя Сергей, если захочет, умеет рассказать интересное!

Айдар был здесь, и был он конечно же возле Таньки Горобцовой. Забрались в большие сани с «наделками» по бокам, запряженные парой гнедых лошадей. В таких санях зимой солому и сено возят из степных скирдов. Танька сама по себе, облокотившись на правую боковину-решетку, Айдар — сам по себе, облокотившись на левую. Она поплевывала подсолнечной шелухой, он калякал с Анджеем и Григорием Шапеличем.

Пусть себе калякают, Костя поговорит с Танькой — больно уж у нее вид задавалистый. Смуглые Танькины щеки горят на морозе таким ярким румянцем, словно натерла их красным кирпичом.

— Айдара случайно не видела?

— Не пасла я твоего Айдара…

Очень остроумно ответила. Костя ответил бы Таньке еще острее, да обернулся Айдар. У него — деловой вопрос:

— Жив? — изо рта облачко пара. — Здоров? — второе облачко вытолкнул.

Костя, поздоровавшись с Анджеем и Григорием, вздернул и опустил плечи:

— Куда ж денешься!

— Я думал, ты захворал. Глаза пухлые. Да и закутался, точно за сеном собираешься ехать.

На Косте — старая отцовская фуфайка, поверх нее — облезший от долгой носки кожушок, тоже отцовский. Да еще иногда Костя укрывается им ночью, а спит неспокойно, когда упарится, всю ночь ногами его пинает, где ж ему быть приглядным. В общем, вся одежка на Косте и старая, и великоватая, да ведь пареньку страсть как хотелось казаться постарше, посолиднее. Айдар или не понимал этого, или понимал и нарочно язвил при Таньке.

— Не жарко тебе будет в поле?

— Пар Костю не ломит. — Заметив улыбки Анджея и Григория, мигнул Костя на Таньку:

Григорий захохотал, откидывая голову. Засмеялся и Анджей. Айдар сначала нахмурился, потом тоже улыбнулся: мол, зачем обострять отношения. Косте ведь ничего не стоит придумать другую частушку, еще ядовитее. Ему сочинить частушку — что псу блин проглотить, Айдар это хорошо знал.

Видимо, так подумала и Танька, потому что обернулась и сочла возможным улыбнуться, чуть-чуть, немножко, ровно настолько, чтобы показать белую каемку зубов, еще не испорченных сладостью обещанных в частушке конфет.

На порог правления вышел председатель колхоза Ковров. Сероглазый, курносый, порхнул веселым взглядом по утихшей площадюшке, удовлетворенно ссунул мерлушковую шапку на затылок.

— Товарищи женщины! Прошу внимания! Трещите вы все разом, как пулемет «максим» без единой из его сорока двух поломок. Вот так, спасибо! Гляжу на всех вас, родные излученцы, и думаю: да разве с такой силой не обеспечим мы стопудовый урожай! Вырастим, сдержим слово, данное товарищу Сталину! Правильно я говорю?

Одобрительный гул качнулся к стенам правления, к белозубому Коврову. Знали излученцы: не громыхнет их Ковров пустым словом, не скраснобайствует. Семь лет одними улицами ходили, одними думами жили, разглядели и вызнали двадцатипятитысячника Коврова до самого донышка, вызнали и полюбили.

Председатель снял шапку, махнул ею:

— Так по коням же, товарищи!

И впрыгнул в ближние розвальни. Вслед за ним попадали на сено парни, гикнули на лошадь, вынеслись из заворочавшейся, заторопившейся толпы односельчан. Эти тоже стали рассаживаться по саням всяк на свой вкус: школьники к школьникам, старики к старикам, парни к девкам. К саням Григория, Шапелича подгреб Стахей Силыч. Увидев его, сюда же завернул Устим Горобец, чем, по догадке Кости, сильно раздосадовал Айдара: Танька сейчас же ушла к одноклассникам, облепившим соседние розвальни. Ушла важевато, с достоинством, похрумывая валеночками по снегу. Серо-дымчатая большая шаль из козьего пуха укрывала девчонкины плечи, широким углом спадая по спине. Айдар смотрел вслед так пристально, что Костя хмыкнул:

— Зубчики на кайме считаешь? Пятнадцать, я сосчитал. Правда, красивая шаль? — Поскольку Айдар не нашел обязательным отвечать на глупости, Костя переключился на Стахея Силыча: — Дядь Стахей, ты чего же это не на велосипеде?