Николай Корсунов - Высшая мера
- Название:Высшая мера
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1988
- Город:Москва
- ISBN:5-285-00382-7
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Николай Корсунов - Высшая мера краткое содержание
Высшая мера - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Макс шагнул к ней, положил горячие ладони на ее крепкие, дрогнувшие плечи, стиснул. С шорохом попадали в опавшую листву ягоды. Хельга кинула руки вокруг его шеи.
…К дому возвращались рука в руке, молчаливые, тихие, обессиленные радостью любви. Не думалось, что завтра их снова ожидают городские будни, тесные и малоотрадные для того, кто родился и вырос на полевом просторе, на берегу большой и ласковой реки.
Над приречьем мягким эхом расплескивался вечерний благовест — звонили на кляйнвальдской кирхе. Прямо перед собой видели они ее чешуйчато-зеленый шпиль, высоко-высоко вознесший над землей золоченый сверкающий крест, с кончиков которого словно бы и стекал колокольный звон.
Объятые благовестом, они замерли на месте. Хельга сжала пальцы Макса, выдыхала жарко, с остановками:
— А помнишь… в июне? Вся Германия в серебряном звоне утопала… И все ходили светлые, ясные… праздничные. Помнишь?
— Помню… Макс помнил.
Всегерманский благовест застал его здесь, в Кляйнвальде. По случаю победы над Францией фюрер приказал целую неделю праздновать и звонить в колокола, десять дней не снимать государственных флагов. Макс помнил, что в те дни не на всех лицах видел он светлость и праздничность. Не было их на лице Ганса. Тревожно было и на сердце самого Макса, хотя он и писал в это время своего «Победителя». «Не нажить бы нам нового позора!» — буркнул однажды Ганс по поводу красных заголовков в газетах, кричавших, что «смыт позор 1918 года!». А сейчас Ганс пил с Ортлибом, радовался, что тот не побрезговал его хлебом-солью. Видимо, все идет так, как надо…
И вновь их привлекло небо. Тяжелые тревожащие звуки пригасили медь колоколов, ознобом тронули нервы. Оба подняли головы. В недосягаемой выси плыли черные крестики бомбовозов. От солнца, опадавшего к горизонту, они правили на восток, к аэродромам бывшей Польши, туда, куда уехал довольный и бодрый Антон Штамм…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В детстве Костя иногда просыпался среди ночи и со страхом прислушивался: запоют ли петухи? Он искренне полагал, что если не запоют, то и солнце не взойдет и придется жить в потемках — не будешь же спать и спать. Взрослым он верил на слово, а взрослые часто говорили: как третьи петухи пропоют, так сразу начинает светать. В то далекое-предалекое время к своему черно-оранжевому, большому, как теленок, петуху Костя относился с величайшим почтением. Но зато утром — о! Маманя до пяти-шести раз приступается к нему: «Вставай, соныга, солнце в пятки уперлось!» Он столько же раз садится на койке, не разлепляя глаз, и столько же раз как ванька-встанька кувыркается в постель, желая добрать сон.
Хотя и поздновато, однако проснулся сегодня Костя сам. Прислушался, огляделся. Тихо, светло, солнце, привстав на цыпочки, заглядывает в разузоренные морозом окна. Пахнет вареной картошкой, хлебом и оттаявшими сырыми поленьями вербовника, положенными на печной загнеток. Ходики свели стрелки на девятке и укоризненно повторяют: так-так, так-так!..
«Елки-палки, сегодня же воскресник! Не разбудили, именинничка пожалели!» Костя отбросил к стенке лоскутное одеяло (мамино, девичье), с изголовья сдернул штаны и рубашку.
Нынче воскресенье, но все полетело вверх тормашками с самого утра. В зимние месяцы воскресенье — всегда праздник в доме Осокиных, потому что на выходной день трактористы-излученцы приезжают из МТС домой. Там они живут по чужим квартирам и почти всю зиму ремонтируют тракторы. А уж дома, дома-то им рады-радехоньки: бани натоплены, пироги с рыбой да капустой, блины да творожные ватрушки испечены, осургученная бутылка взята в лавке…
В этот день Костин отец надевает свои темно-синие кавалерийские галифе, обшитые черной кожей в тех местах, где они больше всего трутся о седло, надевает гимнастерку, туго-натуго затягивается широким ремнем, талия получается тонкая, как у черкеса на картинках. Эта форма у него с времен службы в переменном составе Красной Армии, когда Костя еще только-только учился пешком под стол ходить.
В воскресные дни оказывается, что мать Костина любит отца, иначе с какой бы ей стати в канун его приезда зажигать средь дня лампу, совать в нее щипцы и затем завивать ими веселые легкие кудряшки на висках и над лбом? С какой стати потом ежеминутно выспрашивать: «Вась, тебе лапшицы сварить?.. Вась, ты чаю хочешь?.. Вась, у тебя платок чистый?..» Целый день — Вась, Вась, Вась!.. Как у дяди Сергея «Настусь, Настусь, Настусь…».
И Костя не понимал маманю: то холодна, сердита, ругает себя за то, что за Осокина замуж вышла, то словно ручная кошка по пятам ходит за ним, трется и ласкается. А уж когда отец берет в руки балалайку, тут маманя вовсе на десятом небе. Тут, правда, и понять ее нетрудно: играет он — ого! В прошлом году на Первое мая к Стахею Силычу какой-то приятель приехал — знаменитый игрок на саратовской гармошке. Возле каршинской избы, на солнцепеке, устроили состязание, «байгу и джигитовку», как сказал Стахей Силыч. Вначале играл гость с казачьими косящими глазами и кучерявой цыганской бородой. Как играл! В жар и озноб кидало. И казалось: все, конец, верх за гостем, за его колокольчатой певуньей. Наверно, он и сам в этом не сомневался, сдвинул мехи, глянул победительно на Костиного отца: ну!
Заскребло тогда у Кости на сердце: осилит ли папанька? И успокоился: осилит! На снисходительно-торжествующий взгляд гармониста отец ответил коротким кивком, вроде того: что ж, пожалуйста. Наклонив голову к струнам, почти неслышно, летуче коснулся, тронул их правой, вслушался. Снова коснулся — тихие, как капель, звуки стекали с его опущенных пальцев. И внезапно ударил сильно, быстро, пальцы будто брызнули по струнам, высекли из них такое страстное, ошеломляющее, что даже гармонист ерзнул на табуретке и завистливо крякнул.
А балалаечка сыпала-рассыпала, брала не за руку — за сердце и вела, увлекала куда-то, а потом забирала такую высь, что само солнце вертелось, как запущенный в зенит желтый картуз, и покорной тенью падало к ногам игроков. Куда там гармонисту с его маленькой, черной гармоникой! И он это чувствовал, он это понимал, он с беспокойным нетерпением ждал череда, чтобы вступить, чтобы одолеть трехструнку.
И Костин отец дал ему вступить, в неистовом азарте раскатить серебряные колокольцы и медные подголоски. А сам как ни в чем не бывало опять притих, чутко вбирая в себя эти колокольцы, легонько дул в пальцы. На сдвинутых коленях его остывала раскаленная балалайка, чтобы, поостыв, откликнуться еще звончее, еще задорнее…
Не разделили игроков излученцы, обоих первыми признали. Степаниде Ларионовне отчего-то захотелось выпытать у Костиной матери:
— Коиму ты, Душаичка, чудотворцу молилась, когда выбирала Василича? И стружит гладко, и стружки кудрявы…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: