Николай Корсунов - Высшая мера

— Костя! — сказала и замолчала, словно обдумывая, о чем бы его еще спросить, какую бы ему еще работу придумать, чтоб не болтался зряшно по поселку. Уж он-то знал маманин характер. Помалкивала, смотрела, как товарка взрезала лопатой слежалую золу и кидала в сани. Железо лопаты неприятно скрежетало о камешки и осколки стекла — в кучу не только золу ссыпали.

— Ну что еще? — сердито напомнил о себе Костя.

— Где-то в Севрюжьем проулке бабы куриный помет собирают. Ступай найди их, скажи, чтобы везли не к ферме, а прямо к нам во двор. Пускай возле бани выгрузят. Поближе к глазам. Ступай!

Это жизнь разве?! Но попробуй возрази ей, звеньевой. У нее — планы, у нее в голове двести пудов проса с га!

Пришлось идти. Но прежде чем искать в чужих курятниках баб из материного звена, Костя решил проверить яйценоскость своих кур. Всякий полезный труд должен вознаграждаться. Из гнезд, из-под урчащих, клюющихся несушек Костя вынул три тепленьких яйца и понес в сельмаг. Протянул продавщице:

— «Раковой шейки». На все.

Это его любимые конфеты. Засунул кулек в карман. Теперь оба кармана пальто полны съестного, домой можно не возвращаться до темноты, когда опять нужно будет кинуть корове сена на ночь и принести пару ведер воды. Если б она ведрами молоко отдавала!

Передав женщинам наказ матери, Костя удовлетворенно и шумно выдохнул воздух, точно бревно с загорбка сбросил. Вполне заслуженно отправил в рот соблазнительную карамельку, пустив обертку с красным рачком по ветру. Она перескочила через ближний плетень и улепетнула дальше. В этом Костя увидел хорошую примету: «Все, больше не попадусь мамане на глаза!..» И вдруг ахнул: на обочине валялась чья-то рогатка, да еще какая замечательная: из эластичной красной резины, с хорошим развилком! Два года назад за такую отдал бы самую дорогую книгу. А сейчас придется подарить Айдарову братишке.

Казачьи дворы не отличались добротной городьбой. Вдоль улиц и переулков вкось и вкривь торчали выбеленные дождями и солнцем плетни. Не охочи уральцы домашностью заниматься, им гожее с бредешком по песчаным отмелям бродить, с шабром лясы на завалинке точить.

За таким вот дряхлым плетнем и увидел Костя Стахея Силыча. Тот просеменил по двору с полной бадьей — нес свиньям пойло. Переломился через изгородь закута, вылил в корыто, а все что-то не разгибался — видно, за ухом хрюшке чесал. Над изгородью торчали его сухие ягодицы, обтянутые старыми шароварами с отпоротыми лампасами.

У Кости зачесались руки. Зыркнул взглядом, поднял круглый, словно картечина, голышок и вложил в кожицу рогатки. Поспешно прицелился из-за угла дома, оттягивая резину до самого уха.

Тонко вынькнув в воздухе, галька чмокнула в ляжку. Свечой взвился Каршин, громыхнула оброненная бадья. Люто озирнувшись, он рысцой ударился в избу, зажимая обожженное место ладонью.

Костя приподнялся на цыпочки, заглянул в нижнее звенышко окна. Перед старинным трюмо, выворачивая голову, Стахей Силыч рассматривал на ягодице красное тавро. И надо же было казаку кинуть невзначай взгляд в окно!

…Один хорошо бежал, но и другой прытко гнался, пыхтя во все ноздри. Левой рукой Стахей Силыч зажимал в кулаке незастегнутый пояс шаровар, а правая карающе помахивала вязовым дверным засовом: вот-вот хряпнет по горбу! Казалось, совсем настиг он Костю, да, видно, от предвкушения расправы незадачливо упустил шаровары. Они тут же скользнули до колен, и Стахей Силыч, не помолясь, грохнулся на мать сыру землю.

После этого — ищи-свищи ветра в поле!

…В избе у Калиевых был тот порядок, какой бывает там, где есть хозяйка, и тот шум и смех, где полным-полно детей. В горнице — как на собрании. Семья у Ильяса Калиевича и Анны Никитичны немалая: сами, бабушка да шестеро ребят. Самый старший — Айдар, самая младшая — годовалый ползунок Наташка.

Лет двенадцать назад появился в Излучном овдовевший казах с матерью-старухой и сыном-малолетком. Пас он коров у излученцев, зимой валял кошмы и валенки, снимая летнюю кухню у хохотушки Нюси, оставшейся после ареста мужа с дочкой на руках. Потом, чтобы люди не говорили пустого, поженились. И пошли после того Садык, Булат, Тоська, Наташка…

Ильяс пристроился у окна на маленькой табуреточке и, держа в зубах концы дратвы, обсоюзывал кожей задник старого валенка, ковыряя в нем кривым шилом-кочедыком. К зиме готовился. Бабушка укачивала на коленях Наташку.

Склоняя над ней свой белый жаулык [3] Жаулык — белая ткань, которой женщины-казашки, преимущественно пожилые, глухо повязывают голову. , она напевала что-то знакомое и грустное, как осенний дождик в степи. На столе краснел взрезанный рябой арбуз, и возле него пыхтела пятилетняя Тоська, замусленная алым медовым соком по самые глаза.

— Мам, а семечки можно нечаянно глотать? — в который раз добивалась она истины, но никто ей не отвечал.

Анна Никитична пострачивала зингеровской машиной, из лоскутов сочиняя кому-то не то штанишки, не то платьице. Белобрысый Садык, которому Костя преподнес найденную рогатку, пнем застыл на стуле, а над его головой сосредоточенно колдовал Айдар с ножницами и расческой в руках.

Половину глухой, полевой, как говорят уральцы, стены занимал стеллаж с книгами. Книги здесь встречались самые необыкновенные, некоторым было по сто лет. Это — хозяйство Айдара. Пристрастился он к ним и начал собирать со второго класса, когда почти два года пролежал со сломанной ногой. И все в доме относились к книгам с тихим благоговением, даже малышня не рвала, не трогала. Ильяс Калиевич, сам неграмотный, не жалел денег, когда Айдар просил на книги.

Сейчас возле стеллажа стояла Костина ровесница Ольга и, морща нос, листала толстенный том словаря Даля.

— Меня подстрижешь? — спросил Костя. — Хочу красивее стать.

— Садись. — Айдар дал братишке легонький подзатыльник — «готов!» — и, дунув на ножницы, устрашающе поклацал ими: — Садись, Осокин! Сделаю из тебя первейшего красавчика. Люблю командирских родственников в лесенку стричь!

Анна Никитична притормозила ладонью шкивок швейной машины и повернула улыбчивое лицо к дружкам:

— Красавцем ты не станешь, Костенька, но девкам будешь нравиться!

У стеллажа фыркнула Ольга:

— Конопатый, как ящерица…

Костя не нашелся с ответом на ее ехидство. Он сжимал рукой ворот рубашки, чтобы волос не набился за шиворот, и исподлобья глядел на Ольгины тонкие ноги. «Тоже еще понимает!.. У отца же нет веснушек. А были…» Поднял глаза выше: под ситцевым платьем вострились, словно молодая редиска, девчоночьи груди… Еще выше вскинул взгляд: рот большой, губы розовые, влажные. На костлявые плечи падали пушистые белые волосы. «У меня-то сойдут веснушки, а вот твои сивые кудлы так и останутся кислым молоком!» Ольга была копией матери, но только у Анны Никитичны глаза синие, а у дочери — черные. Говорят, отцовские. Они ярко выделялись на Ольгином лице. Наконец Костя придумал ответ.