Евгений Дубровин - Грустный день смеха [Повести и рассказы]

— Полегче на поворотах, — сказал дядя Авес. — Пойди и собери тараканов.

— Ха!

— Я соберу! — поспешил вмешаться Вад.

Когда я вышел во двор, брат возился под окном.

— Откуда у него пистолет?

— Он раскопал фрица. У него и нож, и «Даймон» есть, и немецкий планшет.

— Значит, он был в Нижнеозерске?

— Да. Он думал, что мы вернулись и ждем его дома.

— Ну и нахал! — удивился я.

— Ничего не нахал. Свой парень.

— За сутки этот «свой парень» истребил все запасы. А нам жить еще сколько дней.

— Он больной.

— Посмотрим, как ты завтра запоешь.

Вечером я серьезно поговорил с дядюшкой о нашем положении. Я спросил, есть ли у дяди Авеса деньги. Денег, как я и думал, не оказалось.

— А зачем они нужны? Без них легче жить! — беспечно махнул рукой дядя Авес. — Все равно пива здесь нет.

— Что же завтра будем есть?

Дядя задумался.

— В самом деле… — пробормотал он. — Мне врачи приказали хорошо питаться…

Но потом дядино лицо просияло.

— Знаешь что, река Хунцы? Сходи к председателю! Скажи: мол, ко мне дядя приехал, фронтовик, летчик. Три раза, мол, горел, ему врачи сказали — хорошо питаться. Попроси у него яичек, масла, сала, муки. Смотри, яички только свежие бери, а то они так и норовят сбыть залежалый товар. Понял? Ты определять умеешь? Надо одно разбить и понюхать. Если тухлым воняет, значит, они все тухлые.

— Ясно. Большое спасибо, дядя Сева.

Но дядя был чужд чувства юмора. Мою благодарность он принял за чистую монету, и, видно, она ему польстила, потому что Авес Чивонави впал в самовосхваление.

— Держись меня, — разглагольствовал он. — Со мной не пропадешь. Я три раза горел, да не сгорел. — И так далее.

До пистолета мы добрались только поздно вечером. Я посоветовал сдать его в милицию или в крайнем случае бросить в пруд, потому что дело это пахнет плохо. Услышав про пистолет, дядя стал неразговорчивым.

— Пригодится, — лишь буркнул он. — Будем ворон стрелять.

Я пытался настаивать, но Авес Чивонави достал с печки сушившиеся челюсти и намертво замкнулся. Они с Вадом ловили тараканов до поздней ночи, готовясь к завтрашнему сражению, и страшно мешали мне спать.

Утром к нам пришел мыть чугун Иван. Выглядел он еще более худым и желтым, чем всегда.

— Какой ты толстый, — с завистью вздохнул Иван, разглядывая меня.

— Все, — сказал я. — Кончилась сытая жизнь. Чугун больше мыть не требуется.

Иван очень огорчился. Очевидно, он запланировал мытье чугуна, и теперь в его бюджете образовалась дыра.

— Хиба ш так едять! — сказал он. — Надо было нэ кашу варить, а похлебку. И трошки крупы идэ и вкуснее. А сало надо было поменять на отрубя. Якой дурак ист сало?

Все это было абсолютно верно, но и абсолютно бесполезно. Я сказал об этом Ивану. Самый сильный человек в Утином грустно покачал головой.

— Придэ батько — вам здорово влетит. Продукты извели, огород не вскопан. Уси в деревне давно вскопали. Кизяков не наделали. Чем же вы будете зимой топить? Траву вы тоже не рвитэ. Приведет батька козу — ни клочка сена нэма.

Я удивился этому прокурорскому тону. Раньше Иван разговаривал не так. Очевидно, немытый чугун держал его в должной почтительности.

— Ты нас еще не знаешь, — оборвал я нахала. — Мы отцу можем такую сдачу дать — закачается.

Я не думал, что мои слова произведут на Ивана такое большое впечатление.

— Отцу?! Сдачи?! — выпучил он глаза.

— А ты думал что? Мы уже не раз всыпали ему, когда он нас не слушался.

Наверно, самый сильный человек в Утином ни разу не слышал таких страшных речей. Он замахал на меня руками.

— Окстись! Окстись! — забормотал он непонятное слово. Потом он ушел, смешно на меня оглядываясь.

Из дому вышел, зевая и почесывая грудь, дядя Авес. Его разноцветное тело переливалось всеми цветами радуги. Дядя, прищурившись, посмотрел на солнце.

— Тевирп, — приветствовал он меня на птичьем языке. — Лыб у ялетадесдерп?

— Говорите по-нормальному, — попросил я.

— Был у председателя? — перевел дядюшка добродушно.

— И не собирался.

— Почему? — удивился Авес. — Река Хунцы.

— Потому что в деревне голод.

— Ну и что? У них всегда есть НЗ. Фронтовику они должны дать. А будут упрямиться, ты их припугни маршалом Чухридзеновским. Я с ним лично знаком.

— Вот сами идите и пугайте.

Мои слова не понравились дяде.

— Ты стал очень упрямым, — сказал он.

Дядя Авес нахмурился, но потом передумал и подмигнул мне.

— Не будем ссориться. Ты ведь любишь своего дядюшку и не дашь ему помереть с голоду.

Вслед за Авесом, тоже зевая и почесываясь, показался Вад. Он также осведомился, не был ли я у председателя, и, получив отрицательный ответ, что-то недовольно буркнул. Затем они вступили с дядюшкой в оживленную беседу на тему, что бы поесть. В каком бы направлении они ни думали, их пути неизменно сходились на подсолнечном масле. Вопрос был лишь, с чем его есть. Наконец дядюшка придумал поджарить на нем сохранившиеся по счастливой случайности, а вернее — по нашей лености, картофельные очистки. Придя к такому решению, они стали немедленно воплощать его в жизнь. Дядюшка с неожиданным для него проворством принялся чистить сковородку, распушив над ней свои галифе, а брат побежал в погреб за маслом, но я перехватил его на полпути.

— Стой! А чем лебеду приправлять будем?

— Видно будет, — ответил Вад беспечным голосом.

— Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь как верблюды. Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целую неделю.

— Но мне очень хочется, — возразил Вад.

— Надо было это предусмотреть вчера. Это логично.

Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу. Я еле догнал его.

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Дядя Авес! Он не дает масла!

Итак, Вад вышел из повиновения. Во время тараканьих бегов они здорово спелись с Авесом.

— Иду!

Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки.

— Что здесь происходит?

Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячо убеждать меня дать ему масла, так как уже десять часов, а он еще не завтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время. Видя, что этот довод не действует, Авес Чивонави попытался соблазнить меня описанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я, хоть и глотал слюни, все же устоял. Тогда дядюшка надумал применить физическую силу. Вроде бы в шутку, подмигивая и сыпля разными прибауточками, он попытался отодвинуть меня от двери погреба, но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнул его плечом, и дядюшка отлетел и закачался, как камыш. Все-таки он был действительно больным человеком. Авес постоял немного, держась за бок и морщась, а потом рассмеялся.