Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Везти Сережу в Москву? Но как? Он не выдержит дороги… Сережа умирал, и сестра понимала это. Странные и горестные видения обступали ее, она видела температурные листы у госпитальных коек, грозную кривую сепсиса, такие же, как у Сережи, блестящие, лихорадочные глаза и этот тяжелый озноб, одышку, почерневшие, обметанные губы… Сережа был уже не с ней, а с ними. Он был с ними, стоящими у последней черты. Он уходил от нее все дальше с каждым часом, с каждой минутой. Что могла она сделать? Война закончилась для всех, кроме нее. Для тех, чьи близкие умирали от ран, нанесенных на поле боя, война еще продолжалась.

И вот сейчас Ольга сидела на набережной, стиснув зубы, глядя на потемневшую воду. Прага шумела вокруг — в первых вечерних огнях, в беспокойных красках заката. Полногрудая белокурая женщина, перегнувшись через перила балкона, звала мальчика, играющего внизу. Пробежала, заискивающе повизгивая, маленькая белая собака. «Насхледано-о!» — певуче сказал девичий голос, и мимо Ольги быстро прошла высокая девушка в светлой курточке, обдав запахом роз и свежести.

Никогда в жизни Ольга не ощущала такой растерянности и бессилия. Ей казалось, что она отгорожена от всего мира невидимой стеной своей беды.

Неожиданно для себя она громко всхлипнула. Пожилая женщина, севшая рядом на скамейку, удивленно и сердито посмотрела на нее, и Ольга сделала вид, что закашлялась.

У женщины были равнодушные, тусклые глаза с большими зрачками. «Точно стеклянные…» — подумала Ольга. Положив на колени маленькие руки, женщина смотрела на воду Влтавы. Ветер тихонько трепал белый шарфик, повязанный вокруг ее шеи. Она была без шляпы; седые волосы были аккуратно зачесаны назад.

«Никому нет до меня дела, — подумала Ольга. — Все живут своей жизнью, для всех война кончилась».

Она глубоко вздохнула и вытерла лоб платком. Потом снова полезла в карман: там лежала записка с адресом, который дал ей знакомый военный корреспондент, чтобы она могла переночевать в Праге. Записка исчезла: очевидно, Ольга выронила ее. Кажется, это была Водичкова, 17. А может быть, 19?

— Просим вас… — сказала Ольга, с трудом подбирая чешские слова. — Як се достану до Водичкове?

— Я говорю по-русски, — неожиданно ответила женщина с сильным чешским акцентом. — Водичкова — это недалеко. Я могу показать вам.

— Ничего, — сказала Ольга устало. — Я не тороплюсь.

«Куда, собственно, торопиться? — подумала она. — Лучше еще посидеть здесь у реки. Может быть, что-нибудь придет в голову. Может быть, она решит, что делать дальше. Остаться в Праге и пытаться что-то предпринять? Или рано утром вернуться в городок, где находится Сережа, и быть возле него неотлучно?»

Она снова вытерла лоб платком. Нет, никто на свете не может посоветовать ей, не может решить это за нее.

Мимо пробежал худой мальчуган с тяжелой сумкой, полной картофеля. Мальчик споткнулся и упал, картошка раскатилась по песку. Ольга помогла мальчугану подняться, отряхнула с его куртки песок и стала подбирать вместе с ним картошку. Он больно ушибся, но не плакал, а только хмуро тер колено.

— Дяку́ю вам много крат… — сказал мальчик и ушел со своей картошкой.

Женщина сидела не шевелясь, словно не видела всего этого. Ольга снова села на скамью, но женщина даже не повернула головы. Свет из окон падал на ее лицо; Ольга видела бледность этого лица и черноту широко разлившихся неподвижных зрачков.

«Точно стеклянные… — опять подумала Ольга о ее глазах. — Мальчик упал прямо под ноги к ней, а она даже не пошевелилась…»

— У вас, вероятно, нет детей? — спросила Ольга неожиданно для самой себя. Она и сама не знала, почему у нее вырвался этот вопрос, — вероятно, просто неловко было молчать, сидя рядом.

— Нет, — ответила женщина, помедлив. — У меня нет своих детей. Вы угадали.

Снова наступило молчание.

«Пора идти, — подумала Ольга. — Зачем я сижу здесь?»

В это время женщина повернула к ней лицо, и Ольгу опять поразили его бледность и чернота неподвижных, расширенных зрачков.

— Понимаете… — сказала женщина с усилием. — Я хочу вам сказать… Несколько месяцев назад в такой же самый вечер фашисты убили моего мужа, моего сына, мою дочь и меня. — Она остановилась и перевела дыхание. — И то, что я говорю сейчас с вами, — продолжала она и глотнула, словно у нее пересохло в горле, — то, что я говорю сейчас с вами, еще не доказывает, что я жива.

Об этом вечере Ольга рассказывала мне дважды. И всякий раз, заканчивая свой рассказ, она изумлялась тому, как же получилось, что она открыла этой незнакомой, странной женщине, которую видела впервые в жизни, все, что было у нее на душе, все свои страхи и мучения, все, что терзало ее и волновало.

Она говорила долго, сбивчиво, иногда останавливалась, боясь, что собеседница недостаточно знает русский язык, но женщина кивала головой, успокаивая ее, и молча смотрела на Ольгу своими темными разлившимися зрачками.

Потом она рассказала Ольге о себе. Ее зовут Милада Трантинова, она работает в госпитале в Праге. Сейчас она живет в Праге у сестры, но дом ее не здесь, а в Бернартове. Там она и жила до того дня, когда в ее семье произошла трагедия.

Тут она остановилась и молчала так долго, что Ольге подумалось: женщина забыла, что она здесь, рядом. Но незнакомка вдруг повернулась к ней и, глядя в упор своими немигающими, будто незрячими глазами, сказала, что готова поехать завтра вместе с Ольгой к ее брату, осмотреть его и решить, что можно сделать, чтобы ему помочь.

— Конечно, если вы предоставите это решение мне, — сказала женщина своим ровным, тихим голосом. — Если вы верите, что я решу правильно.

— Да, — сказала Ольга поспешно. — Я верю. Конечно, верю!

Она смотрела на сидящую рядом с нею незнакомку с изумлением, надеждой и страхом, боясь, что та сейчас исчезнет, как призрак. Смотрела, и ей казалось, что она угадывает в этом неподвижном, мертвом лице что-то иное, давно покинувшее его, как покидает человека живое дыхание.

Потом Ольга перевела взгляд на ее руки.

Все было Ольге незнакомо: лицо женщины, ее глаза, манера говорить, даже запах, веющий от ее седых волос, сухой, нежный и печальный, как запах увядшей травы. Но руки Ольга узнала сразу.

Кожа на них была суховатой, тонкой, промытой до глянца; коротко и аккуратно подстриженные ногти казались желтоватыми. Что-то энергическое и выразительное было в очертаниях пальцев, в самой их форме, в том, как лежали, отдыхая, эти руки на коленях женщины, маленькие и вместе с тем крепкие, не расслабленные даже в минуту покоя, с точно и сильно очерченными сухожилиями.

Да, руки Ольга узнала сразу.

Это были руки хирурга. Руки рабочего человека.

— Мне надо идти, — сказала женщина, поднимаясь, и Ольга опять в испуге уставилась на нее, боясь, что та исчезнет. — Вы можете пойти вместе со мною к сестре, — добавила незнакомка, угадав ее мысли. — А завтра утром первым поездом поедем в госпиталь.