Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Какие пьесы у вас в репертуаре? — спросила Милада.

Джекки посмотрел на нее удивленно.

— Что удивило вас в моем вопросе? — спросила Милада строго.

Она уже оправилась, и перед Джекки снова была пожилая дама с добрым и внимательным лицом, глядящая на него сквозь темные очки.

Джекки покраснел.

— Простите… — сказал он. — Любой американец начал бы с того, что спросил: «Сколько мест в вашем театре? Сколько вы зарабатываете?» Вот почему…

Они помолчали.

— Мы играем новую пьесу Артура Миллера, — сказал Джекки. — А перед этим играли «Три сестры». Я очень люблю Чехова.

Он в задумчивости почесал подбородок.

— Понимаете… — сказал он. — Наш театр не похож на ваши, даже самые маленькие. Мы работаем в тесном, загроможденном помещении. Но это нас не смущает, знаете! Если, допустим, по ходу пьесы актер уходит в дверь направо, а потом ему надо появиться слева, — он должен выскочить на улицу и обежать вокруг здания. И на улице уже к этому привыкли: никто не удивляется, если в холод или дождь на тротуар выскакивает человек в парике и гриме и мчится к другой двери. Зрительный зал у нас неудобный, сцена тесная… И все-таки к нам идут! — Лицо Джекки просияло. — Идут зрители, потому что мы показываем то, чего они не увидят в другом месте. Идут актеры, потому что им интересно выступать в хорошей пьесе. И, кроме того, работать со Стариком… Это тоже кое-что значит!

— А кто такой Старик?

— Так мы называем Эдвина Броутона. Броутон — главное лицо в нашем театре: его основатель, директор, постановщик и актер. Это очень талантливый человек, — рассказывал Джекки, все больше увлекаясь. — Конечно, работать нелегко, многое приходится терпеть. Но в общем мы живем дружно! В таком театре, как наш, нельзя работать, если не живешь дружно.

Джекки снова потер подбородок.

— Сегодняшний человек боится одиночества, — сказал он задумчиво. — Он стремится быть вместе с другими, стремится к людям. Говорят, что это результат каких-то экономических законов. Но, знаете, мне трудно об этом судить! — Джекки развел руками. — Я политикой не интересуюсь!

— А все-таки разбирается, что надо быть в коллективе… — пробормотала Наташа. — Еще немного, и, может, совсем хорошо разберется…

— А что собою представляют остальные актеры вашего театра? — спросила Милада.

— Как вам сказать… Среди них есть парни, побывавшие на войне, есть и люди старшего поколения. Но в общем они такие же, как многие сейчас: беспокойные, лишенные душевного равновесия ребята. Честно говоря, никто из них не знает, где он устроится, если театр закроют. Не знаю этого и я. Но пока мы работаем и любим наш театр. Это уже очень много.

Милада поискала глазами Иржинку.

Та стояла, полуоткрыв коралловый рот, и не отрывала взгляда от Джекки. Из, глаз девушки вдруг глянула юная, печальная женщина, предчувствующая неизбежность разлуки.

«Боже мой, ей, слабой девочке, уже хочется защитить этого долговязого верзилу! — подумала Милада. — Хочется помочь ему, стоять с ним рядом, если ему будет худо…»

Наступило молчание.

— Послушайте, друзья! — сказала Милада. — А что, если нам посидеть где-нибудь вместе? Внизу у дороги есть добрый ресторанчик. Я угощу вас чешскими кнедликами…

Через несколько минут они входили в прохладный подвальчик с низкими дубовыми скамьями и коваными фонарями на крюках, вбитых в толстые стены.

— Видите, как здесь хорошо! — сказала Милада, обмахиваясь веером. Ей было жарко, и она стягивала на ходу жакет. — Иржинка, не пей холодной воды, у тебя будет ангина. Наташа, садись у окошка и расстегни ремешки на туфлях, ты устала. Джекки, вы ели когда-нибудь кнедлики?

Милада уже была в своей стихии: вокруг нее собрались люди, о которых она могла позаботиться.

— То соу соудружки з Советскего Свазу! — сказала она толстому официанту, накрывающему стол. — Да, да, это товарищи из Советского Союза! А этот молодой человек приехал из Соединенных Штатов. Он еще не пробовал наших кнедликов, можете представить!

Толстый официант, легко двигаясь между столиками, внес блюдо. В кнедликах здесь знали толк: они были пушистые, сочные, с золотистой подливкой и кусочками розовой, поджаренной свинины.

— Пльзенского пива! — победоносно сказала Милада. — Иржинка, как здоровье твоего отца? Ну, слава богу!.. Джекки, три кнедлика — это порция для ребенка. С четырех только и начинается еда…

Опершись подбородком на руки, она сидела, оглядывая стол.

«Дети! — думала она, глядя на своих спутников. — Взрослые дети, пережившие войну…»

Джекки налил себе третью кружку пива. Он слегка захмелел, глаза его блестели, на щеках выступил румянец. Он сидел, засунув под стол свои длинные ноги, и разглагольствовал:

— Мне русские ребята очень нравятся, знаете! На войне я видел многих русских, и все они были хорошие ребята. Но почему русские хотят меня убедить, что у них все лучше, чем у нас? Почему они непременно хотят меня агитировать? Я не интересуюсь политикой. Я обыкновенный актер, вот кто я! Не занимался политикой, когда был солдатом, не занимаюсь ею и сейчас. Политика — не мое дело!

И он еще подлил пива в свою кружку.

— Но есть нечто объединяющее людей независимо от их политических взглядов, — сказала Милада серьезно.

— Я не состою ни в одной партии, — сказал Джекки упрямо и выпил пиво. — Я актер — и конец. Политика не мое дело.

Наташа вдруг стала серьезной.

— Послушайте, Джекки, — сказала она. — Во время войны я не была на фронте. Но я пережила оборону Сталинграда. У нас была большая семья перед войной: отец, мать, бабушка, три моих брата… Все они погибли, осталась только я одна. — Голос ее изменился, будто она сразу охрипла. — Так вот, — продолжала она незнакомым, низким, хрипловатым голосом, — уже тогда война не разбирала, кто перед ней: старик или ребенок. Она поражала всех. И знаете, Джекки, если в мир придет еще одна война, то атомная бомба не будет различать, кто вы: коммунист или беспартийный, верующий или атеист. Вот что.

— Ладно, — сказал Джекки и налил себе еще пива. — Тут я не спорю. Я солдат, но я против войны. Только не надо меня агитировать! Я этого почему-то ужасно не люблю. Выпейте пива! Очень мне нравится сидеть в прохладе и потягивать пивцо. — Он оглядел стол. — А вы все славные ребята! — сказал он чуть заплетающимся языком. — И чехи ужасные миляги, и русские тоже. Я очень рад, что приехал сюда. Только не агитируйте меня, пожалуйста…

Он взял в руку запотевшую от холодного пива бутылку и в сокрушении посмотрел на нее.

— Пора уходить! — жалобно сказал он и поставил бутылку на место. — Вечером я выступаю на концерте в университете. А то бы я еще посидел здесь. Вы все ужасные миляги, клянусь богом!

Так закончился этот день. Потом Милада еще не раз встречалась со своими советскими подругами, и с Джекки, и с Иржинкой. Она слушала их выступления в концертах, бывала вместе с ними на праздничных вечерах, показывала им такие уголки Праги, какие знает только истая пражанка…