Татьяна Тэсс - Хранитель времени

1953

В пейзаже Риги есть неизъяснимая прелесть, но к нему привыкаешь не сразу.

Каналы с темной водой, на которой неподвижно лежат большие золотые листья, старый город с его узкими улочками и железными петушками на островерхих крышах уцелевших старинных домов… На вершине разбитой бомбами кирхи стоит каменный апостол, горестно воздев к небу руки, с которых ниспадает библейская мантия, и опустив лицо, изборожденное дождем и осколками снарядов. Ленивые, жирные голуби, похожие на елочные игрушки, переваливаясь, бродят по мостовой и садятся на крылья машин, стоящих возле гранитного подъезда министерства; у перекрестков блестят стрельчатые фонари, укрепленные на крюках, вбитых в толстые, как у бойниц, стены… Мало что напоминает здесь русские города.

Но войдя в университет, я почувствовала себя дома.

Все показалось здесь знакомым.

По особой шелестящей тишине, которую рассекал негромкий, ровный голос, можно было без труда догадаться, что на первом этаже находятся аудитории и сейчас идут лекции. Я поднялась на второй этаж. Сквозь закрытые двери донеслось потрескиванье, легкое шипенье, позвякиванье химической посуды — тонкие, мелкие шумы лаборатории. На третьем этаже коридор вдруг озарился голубой металлической вспышкой, словно блеснула молния, — очевидно, в лаборатории ставили опыт. Я поднималась все выше с тем же ощущением, что пришла домой: все было знакомо — расположение коридоров и дверей, сухой и горьковатый запах книг, соединение тишины и далекого говора, многоголосого, с певучими перекатами…

Пятый, седьмой, восьмой этаж… Теперь я была в башенной части здания. Наконец я добралась до последней площадки и остановилась, чтобы отдышаться.

Налево в башне белела дверь. Я постучала. Выглянул студент с нежными, румяными, как у девочки, щеками.

— Профессор Берзинь? — переспросил студент. — О, профессор сейчас в подвале! Пожалуйста, пройдите по боковой лестнице вниз, до самого конца, и еще восемнадцать ступенек направо, к подвалу.

— Простите… — сказала я. Сердце мое колотилось, и я никак не могла отдышаться после подъема. — Простите, сколько лет профессору?

Студент посмотрел на меня озадаченно. Потом румяное лицо его просияло улыбкой.

— О, да, да! — проговорил он, кивая головой. — Понимаю… Семьдесят девять лет. Это удивительно, вы правы! Мы уже привыкли, знаете… Но это удивительно, я вас понимаю!..

Спускаясь по лестнице, идущей в подвал, я услыхала шум. Можно было подумать, что за дверью живет тысяча сверчков и все они поют и трещат. Невольно вспомнились сухие августовские вечера на подмосковной даче, запах сена, пыльной травы и пенье сверчков под звездным небом, где уже переливается осеннее созвездие Плеяды…

Нет, это не были сверчки! В треске ощущалась неживая, механическая ритмичность. Я вслушалась еще раз и узнала наконец природу звука. Но меня поразила его сила: такого могучего тиканья нельзя услышать даже в часовом магазине.

Вдруг, заглушая тиканье, раздался громкий и сердитый бас.

— Осторожно! — прокричал он. — Не шумите, пожалуйста! Здесь надо ходить на цыпочках…

В подвале на грубом табурете сидел старик. На нем была широкополая старомодная шляпа; седая борода спускалась на грудь, осыпанную пеплом. Старик опирался на толстую суковатую палку. Возле него стояла студентка, худенькая, хрупкая девушка.

— Ну? — сказал старик, взглянув на девушку. — Что же вы стоите?

Тут он повернул голову и увидел меня.

— Кто вас пустил сюда? — прокричал он таким громовым голосом, что я невольно попятилась. — Кто вы такая? Что? Не слышу! Из Москвы? Из газеты? Все равно нельзя! Вы знаете, куда вы попали? Здесь святая святых! Здесь часы, которые идут с точностью до тысячной доли секунды. Что? В этой комнате дышать нельзя, понимаете? А вы топочете ногами без спросу. Уходите! Что? Уходите немедленно, здесь нельзя громко разговаривать…

Профессор кричал, девушка смотрела на меня, не мигая, виноватыми, сочувствующими глазами. Пятясь и бормоча извинения, я отступила. Только сейчас я увидала громадные часы, покрытые стеклянным колпаком. За ними в глубине подвала мерцали и поблескивали неизвестные мне приборы, которые я не успела разглядеть. Дверь захлопнулась, но в ту же секунду прогремел голос профессора:

— Куда же вы? Вернитесь! Все равно придется тратить на вас время, я знаю…

Приоткрыв дверь, я снова заглянула в подвал. Старик сидел, опершись на палку, и молча глядел на меня, сощурив глаз.

— Ну? — сказал он вопросительно. Я промолчала, и он еще плотней сощурил глаз. — Идите наверх, в мой кабинет, — сказал он ворчливо. — Я сейчас туда приду. Только имейте в виду, что я много времени на вас тратить не буду. Что? — прогремел он. — Идите наверх, я же вам сказал…

И вот я снова начала свое восхождение.

Четвертый, шестой, восьмой этаж… Румяный студент в башне встретил меня как знакомую, но мне показалось, что в глазах его мелькнули лукавые искры.

Он распахнул дверь, и я вошла в комнату странной полукруглой формы.

Плоские шкафы с книгами тянулись вдоль стен, сквозь высокое окно было видно, как летят по небу быстрые, тонкие облака. Чистый, струящийся свет, какой бывает на палубе корабля, наполнял комнату. Не успела я оглядеться, как вошел профессор.

Он быстро, не глядя по сторонам, прошел мимо меня, задев стул тяжелым, развевающимся пальто. Стул покачнулся, румяный студент ловко подхватил его.

— Прошу! — громко сказал профессор.

Я вошла вслед за ним.

Теперь мы оказались во второй полукруглой комнате, видимо, находящейся в другой половине башни. Здесь стояли письменный стол и два стула, все остальное пространство было занято книгами.

Это не были чинные книги, с академической чопорностью расставленные в шкафу, — нет, они запросто лежали на полу, на столе, на подоконнике в чудовищном, я бы сказала, торжествующем беспорядке. Тем не менее опытный глаз мог уловить в этом беспорядке некую систему, зная которую хозяин книг мог безошибочно отыскать нужное ему издание.

Пройдя между книгами, профессор сел за стол; пальто и шляпу он повесил позади себя на толстый крюк.

— Прошу! — повторил он и неожиданно протянул мне чистый лист бумаги. Сощурившись, он глядел на меня, и мне казалось, что он смотрит, не видя, и уже не думает обо мне, ибо на лице его я заметила рассеянность, которая часто бывает признаком той высшей сосредоточенности.

Но профессор, положив передо мною бумагу, сказал спокойно и деловито:

— Напишите ваше имя, отчество и фамилию. Вашу профессию и город, откуда вы приехали. Чему вы удивляетесь? Вам кажется, что я все перепутал и хочу сам взять у вас интервью, да?