Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Костиков не ответил, только внимательно и удивленно посмотрел на Литошко.

— Конечно, стоит ли с нами считаться! — говорила она, все более горячась. Она чувствовала, что не права, и все-таки не могла остановиться. — Мы сезонники, а постоянные работники — это вы! Мы работали здесь в воде, в грязи, в мокрой глине, а вы пришли на все готовое и требуете от нас того, что даже не было предусмотрено проектом! Непло-хо!

— Товарищ Литошко… — робко начал Костиков.

Но Литошко уже ничего не слыхала.

— Избаловали вас, эксплуатационников, честное слово! — говорила она, блестя глазами. — Ни с чем не хотите считаться!

Костиков покраснел. Краска залила все его лицо, только лоб остался белым. Черты лица стали тверже, словно окаменели. Он и Литошко, оба красные и разгоряченные, стояли друг против друга.

— Это нас избаловали? — сказал Костиков, иронически усмехаясь, и пожал плечами. — Интересно слышать! Мы люди простые, делаем свое дело без всякого шума. Вам же, простите, голову вскружили, кругом восхищаются, кругом ахают да охают… А поглядишь внимательней — недоделки так и лезут со всех сторон! Кого ж тогда избаловали?

— Недоделки? Много вы понимаете! Штепсели да порожки — разве это недоделки? Это капризы ваши, вот что! Здоровые ребята, а избалованы, как барышни кисейные. Смотреть смешно…

— Это не капризы, а законные требования. И я буду требовать с вас все, что следует, буду! Это мое право, моя обязанность, если хотите знать…

Глаза Литошко сузились. Молча, прикусив губу, она смотрела на начальника станции.

— Ничего вы не понимаете! — сказала она, и голос ее неожиданно дрогнул. — Эта станция нам дорога, как родное дитя, мы каждый выступ, каждую колонну любим. Здесь в любом куске мрамора — живая душа человека. А вам до этого и дела нет…

— Это вы ничего не понимаете! — закричал Костиков, сердито махнув рукой, и вдруг осекся. — Вы не правы, — сказал он тихо и твердо. — Никто не ценит так труд метростроевцев, как мы, эксплуатационники. Вы глубоко не правы.

— Не правы… — пробормотала Литошко. — Конечно, сказать легче всего…

Она исподлобья посмотрела на Костикова: он стоял опустив руки, уши его пылали. Он так открыто, с такой решимостью и простотой смотрел в ее лицо, что Литошко ощутила, как раздражение ее исчезает, уступая место чувству какой-то смутной вины. Она начинала понимать все, что творилось сейчас в его душе.

— Надо хоть немного учитывать обстановку… До пуска станции осталось всего десять дней, вы же знаете… — Она вздохнула и от неловкости посмотрела на часы. — Половина первого! — воскликнула она с преувеличенным удивлением. — Ай-ай, как бежит время!

Костиков промолчал. Литошко поправила кубанку и откашлялась.

— Ну ладно… — сказала она. — Я ж не хотела вас обидеть. Как-то нехорошо получилось, честное слово! Ну, словом, извиняюсь. Дальше будем жить в мире. Ведь Метрострой и Метрополитен — родные братья, это даже дети малые знают… — Она подняла на Костикова глаза и сказала добродушно: — Пройдем по станции?

— Пройдем… — нехотя ответил Костиков, открыл дверь и пропустил Литошко вперед.

За всю дорогу Костиков не проронил ни слова. Даже когда они вошли в его будущий кабинет, он только внимательно обвел глазами стены и промолчал.

«Характер выдерживает», — подумала Литошко.

Они снова спустились вниз. Начальник станции продолжал хранить молчание, хотя, по видимости, это стоило ему труда. Живые темные его глаза так и впивались в каждую мелочь. Литошко повела его вдоль платформы. Возле одной колонны она остановилась как вкопанная.

— Это будет исправлено, конечно… — сказала она, мрачно уставившись на отбитый кусочек мрамора. — Вы можете не беспокоиться. Но как люди не понимают! — На щеках ее вспыхнули красные пятна. — Я же специально вызывала Зайцева и поручила ему осмотреть все отделанные мрамором поверхности. И что Зайцев сказал? Что сказал? — повторила она, Наступая на Костикова и так глядя на него, словно искала в нем поддержки. — Зайцев сказал, что все швы хорошо подогнаны, все трещины и обломы заделаны. Ну разве можно так относиться к работе?

Она махнула рукой и быстро пошла вперед.

— Где Зайцев? — кричала она на ходу. — Разыщите Зайцева! И Никанора Степановича вызовите ко мне!..

Она вернулась минут через десять.

— Ну что, пойдем дальше? — проговорила она, отдуваясь и вытирая лоб.

Все слова, которые Костиков приготовил для заключительного разговора, вдруг вылетели у него из головы.

— Посмотрим кубовую? — осторожно предложил он, и Литошко кивнула головой.

Они пошли в кубовую, а потом еще дальше, и Костиков опять просил что-то переделать, а Литошко опять то соглашалась, то спорила. Они обошли станцию из конца в конец, оба устали, оба были красные, взъерошенные, и когда Литошко вновь поглядела на часы, стрелки показывали половину третьего.

— Однако! — и она удивленно подняла брови.

Костиков вытер лоб.

— Ну, бывайте здоровы! — сказал он и шумно вздохнул. — Завтра опять приду сражаться.

— Ладно! — ответила Литошко добродушно. — Повоюем…

Они стояли друг против друга и улыбались. Костиков хотел еще что-то сказать, но не нашелся и только с силой тряхнул маленькую руку начальника строительства.

Когда он ушел, Литошко медленно пошла по переходу. Она вдруг почувствовала усталость, такую усталость, что еле держалась на ногах.

Она припомнила все несправедливое и резкое, что сказала вначале Костикову, и поморщилась.

— Казал дидусь Микита, шо старуха дуже ядовита… — вдруг произнесла она тоненьким голосом и тряхнула головой.

Дойдя до конца, Литошко свернула на платформу. Вид знакомых до последней черточки стен отвлек ее и успокоил.

Как много говорил ей каждый метр пути, каждый стык, каждый переход! Она шагала по чистенькому, ровно освещенному туннелю, а перед глазами еще стояли проходчики в прорезиненных костюмах и высоких сапогах, метр за метром прокладывавшие в толще земли этот путь, она слыхала шум подземной воды, хлещущей навстречу людям, видела лица, оживленные мужественной силой…

И ей вдруг стало грустно, — так грустно, как бывает только при разлуке с другом.

Между колоннами показалась маленькая женская фигурка. От толстого пальто и большого пухового платка фигурка казалась круглой, как футбольный мяч. Это была седенькая буфетчица, которую на стройке все называли тетей Феней.

— Вот, — сказала тетя Феня немного сконфуженно, — зашла после смены подивиться на станцию.

— Нравится? — спросила Литошко серьезно. — Или «Калужская» лучше?

— Нет, пожалуй, наша похлеще будет! — ответила тетя Феня, подумав. — Виду больше. И пилоны поинтересней, на мой вкус, — добавила она с достоинством.