Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Слушаю полубезумных ораторов:
«Экспроприация экспроприаторов…»
Вижу портреты над клубами пара —
Мао, Дзержинский и Че Гевара.

Не [разобраться], где левые, правые…
Знаю, что власть — это дело кровавое.
Что же, [валяйте] затычками в дырках,
Вам бы полгодика, только в Бутырках!

Не суетитесь, мадам переводчица,
[Я не спою], мне сегодня не хочется!
И не надеюсь, что я переспорю их.
Могу подарить лишь учебник истории.

Мог бы быть я при теще, при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвалён и воспет.

Он стоит как стоял, он и будет стоять,
Если только опять не начнут шутковать,
Ибо шутка в себе ох как много таит.
А пока что Париж как стоял, так стоит.

Однако втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.

А ну! Сомкнуть ряды и рты!
А ну, втяните животы!
А у кого они пусты —
Ремни к последней дырке!
Ну как такое описать
Или еще отдать в печать?
Но, даже если разорвать, —
Осталось на копирке:

<���Однако втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.>

Вообще такие времена
Не попадают в письмена,
Но в этот век печать вольна —
Льет воду из колодца.
Товарищ мой (он чей-то зять)
Такое б мог порассказать
Для дела… Жгут в печи печать,
Но слово остается.

<���Однако втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно.>

<���В стае диких гусей был «второй».
Он всегда вырывался вперед,
Гуси дико орали: «Стань в строй!»
И опять продолжали полет.

А однажды за Красной Горой,
Где тепло и уютно от тел,
[Понял] вдруг этот самый «второй»,
Что вторым больше быть не хотел:

Все равно — там и тут
Непременно убьют,
Потому что вторых узнают.

А кругом гоготали: «Герой!
Всех нас выстрелы ждут вдалеке.
Да пойми ты, что каждый второй
Обречен в косяке!»

Бой в Крыму: все в дыму, взят и Крым.
Дробь оставшихся не достает.
Каждый первый над каждым вторым
Непременные слезы прольет.

Мечут дробью стволы, как икрой,
Поубавилось сторожевых,
Пал вожак, только каждый второй
В этом деле остался в живых.

Это он, е-мое,
Стал на место свое,
Стал вперед, во главу, в острие.

Если счетом считать — сто на сто! —
И крои не крои — тот же крой:
«Каждый первый» не скажет никто,
Только — «каждый второй».>

…Все мощнее машу: взмах — и крик
Начался и застыл в кадыке!
Там, внизу, всех нас — первых, вторых —
Злые псы подбирали в реке.

Может быть, оттого, пес побрал,
Я нарочно дразнил остальных,
Что во «первых» я с жизнью играл,
И летать не хотел во «вторых»…

Впрочем, я — о гусях:
Гусь истек и иссяк —
Тот, который сбивал весь косяк.

И кого из себя ты не строй —
На спасение шансы малы:
Хоть он первый, хоть двадцать второй —
Попадет под стволы.

Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать.

Врачи чуть-чуть поахали:
«Как? Залпом? Восемьсот?..»

От смеха ли, от страха ли —
Всего меня трясет.

Теперь я — капля в море,
Я — кадр в немом кино.
И двери на запоре —
А все-таки смешно.

Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса:
Мой ужас — геморрой.

Виденья всё теснее —
Страшат величиной:
То с нею я — то с нею, —
Смешно, иначе — ной!

Не сплю — здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия,
И жду — сейчас войдут…

Халат закончил опись
И взвился — бел, крылат.
«Да что же вы смеетесь?» —
Спросил меня халат.

Но ухмыляюсь грязно я
И — с маху на кровать.
Природа смеха — разная, —
Мою вам не понять.

Жизнь — алфавит: я где-то
Уже в «це-че-ше-ще», —
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.

Но придержусь рукою я
В конце за букву «я» —
<���Еще> побеспокою я! —
Сжимаю руку я.

Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
С покойных взятки гладки, —
Смеялся я — вообще.

Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат, —
А если вы обиделись —
То я не виноват.

Палата — не помеха,
Похмелье — ерунда, —
И было мне до смеха —
Везде, на всё, всегда!

Часы тихонько тикали —
Сюсюкали: сю-сю…
Вы — втихаря хихикали,
А я — давно вовсю!

Жан, Жак, Гийом, Густав —
Нормальные французы, —
Немного подлатав
Расползшиеся узы,

Бесцветные, как моль,
Разинув рты без кляпа,
Орут: «Виват, Жан-Поль,
Наш драгоценный папа!»

Настороже, как лось,
Наш папа, уши — чутки.
Откуда что взялось —
Флажки, плакаты, дудки?

Страшась гореть в аду,
Поют на верхней ноте.

«А ну-ка, ниспаду
Я к ним на вертолете!»

«Есть риск! — предупредил
Пилот там, на экране, —
Ведь шлепнулся один
Не вовремя в Иране».

«Смелее! В облака,
Брат мой, ведь я в сутане,
А смерть — она пока
Еще в Афганистане!» —

И он разгладил шелк
Там, где помялась лента,
И вскоре снизошел
До нас, до президента.

Есть папа, но была
Когда-то божья мама.
Впервые весела
Химера Нотр-Дама.

Людским химер не мерь —
Висит язык, как жало.
Внутри ж ее теперь
Чего-то дребезжало.

Ей был смешон и вид
Толпы — плащи да блузки…
Ан, папа говорит
Прекрасно по-французски.

Поедет в Лувр, «Куполь»
И, может быть, в Сорбонну,
Ведь папа наш, Жан-Поль,
Сегодня рад любому.

Но начеку был зав
Отделом протокола:
Химере не сказав
Ни слова никакого,

Он вышел. Я не дам
Гроша теперь за папу.
Химеры Нотр-Дам,
Опять сосите лапу!

Неужто здесь сошелся клином свет,
Верней, клинком ошибочных возмезди[й]…
И было мне неполных двадцать лет,
Когда меня зарезали в подъезде.

Он скалился открыто — не хитро,
Он делал вид, что не намерен драться,
[И в<���д>руг] — ножом под нижнее ребро
И вон — не вынув, чтоб не зама[ра]ться.