Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Тыщ семь, а то и боле.

Воевода вздохнул.

— Неделю не продержимся…

В городе гудел набат.

Разинцы в свою очередь внизу оценивают обстановку.

— Ну? — спросил Степан. — Какие думы, атаманы?

— Брать, — сказал Шелудяк. — Чего на его любоваться-то.

— Брать-то — брать, а как?

— Приступом! Сейчас навяжем лестниц, дождем ночки — и с Исусом Христом!..

— Исус что, мастак города брать? — спросил Ус.

— А как жа! Он наверху — ему все видать.

— Хватить зубоскалить, — оборвал Степан. — Родио-ныч, Иван, какие думы?

— Подождать пока, — сказал Иван Черноярец. — Надо как-нибудь в сговор с жильцами войтить.

— Умное слово, — поддержал Матвей Иванов. — Стены — стенами, да ведь и их оборонять надобно. А есть ли у их там такая охота? Оборонять-то? А и есть, так…

Подъехал казак, доложил:

— Царицынцы, пятеро, желают Степан Тимофеича видать.

— Давай их.

Подошли пять человек посадских из Царицына.

— Как жа вышли? — спросил Степан.

— А мы до вас ишшо… Вчерась днем, вроде рыбачить ушли, да и остались… Нас Стенька Дружинкин упредил.

— Ну, рассказывайте.

Стырь с оравой зубоскалов переругиваются с царицынскими стрельцами.

— Что, мясники, тоскливо небось торчать там? Хошь загадку загадаю? Отгадаешь — умница.

— Загадай, старый, загадай.

Отгадаешь — свою судьбу узнаешь.

— То, дед, не загадка. Во я тебе загадаю:

Отгадаешь — тоже судьбу узнаешь.

— Стрельца несут хоронить!

Казаки заржали.

Стырь разохотился.

— А вот — отгадай. Отгадаешь — узнаешь мою тайную про тебя думу. Кто это такая:

— Скажите в городе, — наказывает Степан пятерым царицынцам, — войско, какое сверху ждут, идет, чтоб всех царицынцев в куски изрубить. А я пришел, чтоб отстоять город. Воевода ваш — изменник, он сговорился со стрельцами… Он боится, что вы ко мне шатнетесь, и хочет вас всех истребить, для того и стрельцов ждет.

Пятеро поклонились и ушли.

— Родионыч!.. Подь суды.

Ус подошел.

— Останисся здесь. Стой, зря не рыпайся. Я поеду Едисан тряхну. За ими старый должок есть… И скота пригоню — можа, долго стоять доведется. Гулять не давай… Караул держи. В городе чтоб не знали, что я отъехал. Караул держи строго.

— Не долго там.

— Скоро. Они — тридцать верст отсудова.

…На другое утро в лагерь к Усу явилась делегация от жителей города.

— Батька-атаман, вели выходить из города воду брать. У нас детишки там… Какой запаслись, вышла, а они просют. Скотина ревет — голодная, пастись надо выгонять…

— А чего ко мне-то пришли? — спросил Ус.

— К кому жа больше?

— Скажите воеводе, чтоб отпер город. А заартачится, возьмите да сами замки сбейте. Мы вам худа не сделаем.

— Не велит поди. Воевода-то.

— А вы колом его по башке, он сговорчивый станет…

Экспедиция Разина к едисанским татарам была успешной.

Сотни три казаков гнали перед собой вскачь огромное стадо коров, овец, малолеток лошадей.

Рев и гул разносился далеко окрест. Казаки матерились, орали… Очумелые от бешеной гонки животные шарахались в стороны, кидались на всадников. Свистели бичи.

Степан с Федькой и Иваном ехали несколько в стороне.

К ним подскакали нарочные из Царицына… Что-то сказали Степану. Тот во весь опор понесся вперед, к Царицыну. За ним увязался Федька Шелудяк, Иван Черноярец остался с табуном.

Ликующий, праздничный звон колоколов всех церквей города встретил Разина.

Народ и казаки стояли вдоль улицы, которой он шел. Стояли без шапок, ближние кланялись.

Навстречу ему от приказной избы двинулась депутация города с хлебом-солью. Во главе — отец Авраам.

Степан шел степенно, глядя прямо перед собой; первый царев город на его мятежном пути стал на колени.

Отец Авраам низко поклонился.

— Здорово, отче! — узнал Степан. — Как твой Илюха поживает?

Поп, видно, заготовил что сказать, сбился:

— Поживает… А я вот собрался послужить православному воинству во славу свободнова Исуса…

Степану поднесли хлеб-соль. На каравае стояли чара с водкой, солонка. Он выпил чару, крякнул, отломил от каравая, обмакнул в солонку, заел.

— Где воевода? — спросил.

— В башне заперся.

— Много с им?

— С двадцать.

— Пошли воеводу брать, — распорядился Степан. — Нечего ему там сидеть, его место в Волге.

Сыпанули к городской стене, к башне, где закрылся воевода.

Появилось откуда-то бревно. С ходу ударили тем бревном в тяжелую дверь… Сверху, из бойниц башни, засверкали огоньки, затрещали ружья и пистоли. Несколько человек упали, остальные отбежали назад.

— Неси ишшо бревно! — приказал Степан. — Делайте крышку.

Приволокли большое бревно, стали сооружать над ним — на стойках — двускатный навес (крышку) из толстых плах. Крышку обили потниками (войлоком) в несколько рядов, потники хорошо смочили водой. Таран был готов.

— Изменники государевы!.. — кричали из башни. — Он вить узнает, государь-то, все узнает!

— Это вы изменники! — кричали осаждающие. — Государь на то вас поставил, чтоб нас мучить? Царь-то за нас душой изболел, батюшка! Ему самому, сердешному, от вас житья нету!

— Все на колу будете!

Таран подняли, разбежались, ударили в ворота. Кованая дверь погнулась. Еще ударили и еще…

Сверху стреляли, бросали смоляные факелы, но таранящих надежно прикрывал навес.

Дверь раз за разом подавалась больше. И наконец слетела с петель и рухнула внутрь башни. Федька Шелудяк с Фролом Разиным первыми ворвались туда, за ними — остальные.

Короткая стрельба, крики, возня… И все кончено.

Воеводу с племянником, приказных, жильцов и верных стрельцов вывели из башни. Подвели к Степану.

— Ты кричал про государя? — спросил Степан.

Тимофей Тургенев гордо приосанился.

— Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники! — крикнул он, обращаясь к изменившим стрельцам и горожанам. — Куда смотрите? К вору склонились!.. Он обманывает вас, этот ваш батюшка! Вот ему, в мерзкую его рожу! — Тимофей плюнул на атамана. Плевок угодил на полу кафтана Степана. Воеводу сбили с ног и принялись бить.

Степан подошел к нему, подставил полу с плевком:

— Слизывай языком, собака.

Воевода еще плюнул.

Степан пнул его в лицо. Но бить больше не дал. Постоял, бледный… Наступил сапогом воеводе на лицо — больше не знал, как унять гнев. Стал мозжить голову каблуком… Потом вынул саблю… но раздумал. Сказал негромко, осевшим голосом: