Иван Сабило - Все дни прощания

По прямым асфальтированным улицам я шел на станцию. Мне не удалось увидеть Веру, и, может, поэтому я стал иначе думать о встрече с отцом. Знать бы, что он теперь делает? Может, сообщил в милицию: «Пропал сын, пятнадцати лет, рост сто шестьдесят девять, волосы темные, глаза серо-зеленые, на шее коричневая родинка; одет в клетчатую ковбойку, серые полотняные брюки и босоножки сорок первого размера…»

Если ходил в милицию, то волновался, наверное. Еще бы! Сотрудник института, уважаемый товарищ, и нате — сына потерял. Сын-то ломаного гроша не стоит, о такой потере и не вспомнишь, но дело не в сыне, а в нем самом… А может, он сам ищет? На пару с белокурой… Интересно, чем он занимается с нею наедине? О чем говорит? Мне показалось, что я вижу их, будто присутствую рядом. И отец, не стесняясь меня, гладит шею белокурой и целует ее, а она откинула голову и смотрит вверх, в потолок — так ей хорошо.

А может, я пошляк, что думаю об этом? Может, он переживает и раскаивается, что был с белокурой: «Вот провалялся на пляже, а в это время пропал единственный сын…»

Плохо, что я у родителей один, — сразу все оборвалось. А была бы сестра или брат — был бы посредник: можно встретиться, потолковать, посоветоваться. Впервые я почувствовал неуют и тоску своей уникальности. Но у меня есть отец. Пускай он теперь не один, пускай тысячу раз не прав, но у меня есть родной отец!

«Домой. Нельзя так… Нельзя!..»

С Финляндского вокзала я сел в метро и через полчаса входил во двор своего дома.

Только бы никто не встретился, только бы незаметно проскочить в подъезд и бегом на пятый этаж. Будет красивое кино, если я войду, а они там оба…

— Привет, Батрак! — донеслось из беседки. — Куда ползешь? Пора домой, дружок, а то бательник уже давно тебя разыскивает. Куда наш маменькин сынок, говорит, делся?

В беседке был Студент и с ним несколько его друзей. Взрослые парни, наверно, скоро в армию.

— Да ты не бойся, подходи, — доброжелательно пригласил Студент.

— Кого бояться? Тебя, что ли?

Я подходил и видел, как лица их постепенно добрели. Особенно у Студента. Он уже улыбался и посматривал на своих дружков. Они тоже улыбались, и я прекрасно знал, почему они улыбаются. Но перед ними я не чувствовал неловкости, как в электричке, когда на меня с жалостью смотрели пассажиры. Этим не нужно ничего объяснять. Эти знали, что произошло, и если посмеивались, то скорее всего от понимания, насколько мне сейчас неудобно шляться по городу. Я даже губы свернул на одну сторону, чтобы выглядеть еще страшнее.

А они улыбались — милые такие улыбочки у всех. И самая приветливая — у Студента. И тут он закричал:

— Кто подбил вам, Дима, глаз?!

Они захохотали, даже ноги вскинули вверх — так им было смешно. А я не знаю, как мне было. Наверно, я тоже мог смеяться с ними, хохотать над своими неудачами и трогать пальцами больные места на лице.

Нет, один из них не хохотал. Он сидел в стороне и, склонив голову чуть вправо, разглядывал меня прищуренными глазами. Хорошо одетый и по виду самый старший, он поправлял рукой светлые волосы, приглаживал их за ухом. В его позе и взгляде, в наклоне головы было много свободы, или, точнее, самостоятельности, которая приходит к взрослым, уравновешенным людям. Но я заметил и нечто другое — настороженность, что ли? А может, это была просто жалость ко мне, к пацану, пострадавшему от несправедливости?

— Прекрати, Вовка, — сказал он. — Человеку и без того тошно, а ты с лошадиными шутками… Кто тебя? — спросил он.

— Не стоит вспоминать, — усмехнулся я, хотя и подумал было рассказать, что произошло. А потом собраться и поехать в Разлив. Встретить ту компанию и поговорить на равных.

— Как знаешь. А то помогли бы. Иногда бывает очень важно вернуть долг, чтобы потом не комплексовать. И для нас честь: вступились за хорошего парня. Верно я говорю? — спросил он у своих, не повернув головы.

Парни промолчали, и это означало, что они согласны. Только Студент, недовольный, что за меня были готовы заступиться эти его ребята, тихо сказал:

— Была забота — руки марать.

— Ну зачем так? Он же твой сосед, в одном доме живете, одним водопроводом пользуетесь… Не по-товарищески.

— У нас и канализация одна, — сказал Студент. Но я его уже почти не слушал. Я смотрел на парня, который с таким вниманием и заботой принял участие в моих делах.

— Значит, отказываешься от помощи? Напрасно! Один человек — только намек на человека. Если человек один — среди героев его не ищите.

После его слов со мной что-то случилось. Даже лицо сделалось горячим и влажным. Захотелось подойти к нему, пожать руку или сесть рядом, чтобы и дальше разговаривать с этим человеком… Почему судьба не сделала его моим братом?!

— Доброе слово и кошке приятно, — ляпнул я.

— Браво! — сказал он. — И помни: если понадобится помощь — не стесняйся.

— Спасибо. Думаю, не понадобится, — каким-то ненормальным голосом сказал я и пошел дальше.

— И больше не напивайся, — крикнул мне кто-то из них вдогонку. — Ибо пьянство — мать хулиганства!

Они там снова расхохотались. Встретили меня хохотом и проводили тем же. А почему бы и нет? Молодцы парни! Да и с чего грустить? Подумаешь, кому-то наставили фингалов — пусть носит на здоровье… «Если человек один — среди героев его не ищите». Здорово сказано! А главное, верно! Я ведь всегда был один. Степка не в счет, он домашний, он живет среди порядка и уюта, возле него две сестрички вьются — два ангела-хранителя. А мне всегда не хватало именно таких парней, как этот, из беседки. Правда, и Студент среди них, но и это понятно — не бывает же однородной группы людей, кто-то лучше, кто-то хуже. Даже один человек неоднороден: то он такой, а то — раз! — и уже другой!

Я взбежал по лестнице и открыл дверь своим ключом. Отец стоял у окна, и я понял, что он видел меня, когда я шел по двору. Он шагнул навстречу. Ждал, что я заговорю первый, может быть, скажу: «Здравствуй, папа!» — или начну извиняться, что не ночевал дома. Так и нужно было поступить. Но я не мог ничего сказать — боялся, что не слова пойдут из меня, а рыдания и слезы. Хотя он был один, рядом с ним я видел ту, с пляжа. Она стояла одетая в купальник и смотрела на меня точно так же, как отец.

— Где ты был, сынок? — дрогнувшим голосом спросил он.

— Там, — кивнул я на дверь.

— Что у тебя за вид? Откуда это богатство?

— Играл в футбол.

— Что же они, твою голову гоняли?

— Там не смотрят. Лишь бы победить.

Он подошел ближе. Встал у двери. Он жалел меня. Нет, не той жалостью, смешанной с любопытством, как в электричке. Жалостью от боли и недоумения.

«Сейчас станет спрашивать, где я был и что делал».

Я ошибся. Он подошел ко мне, бережно положил руку на плечо: