Иван Сабило - Все дни прощания

— От стенки оттолкнись и прыгай — мы тебя словим…

— Слышь, ненормальный, держись крепче, — бубнил кто-то басом, и этот голос наиболее проникал в сознание — я сильнее обхватывал трубу руками и ногами.

Наконец я встал на асфальт. Хлопнул рукой об руку и повернулся к толпе.

— Что такое? Здесь кто-то нервничал? — спросил я безразличным тоном. Какой-то седенький, почти что голубенький старичок погрозил пальцем и глухо проговорил:

— Не отбирайте хлеб у обезьян, молодой человек, не надо…

Он и его такая же голубенькая старушка повернулись и зашагали по двору. Их примеру последовали другие взрослые. И только ребята из беседки продолжали стоять, глядя на меня.

— Молодец, Батрак! — сказал Студент и положил руку мне на плечо. — Сегодня я понял: ты мне нравишься. И не только мне — видишь, как все наши улыбаются?!

— Не отбирай хлеб у обезьян, — брякнул я старикову фразу.

— Не скромничай, я же знаю, что в этот миг все твое нутро поет и свищет курским соловьем. Еще бы! Спуститься по трубе аж с неба!..

А тот, который с таким участием разговаривал со мной в беседке, протянул руку и сказал:

— Правильно, парень, все это сплошной пустяк. Может быть, сегодня ты вышел навстречу своей судьбе. И пусть твоим вечным спутником будет твое мужество. Как говаривал Михаил Светлов: «Мужество — главная из дисциплин!» Давай знакомиться, меня зовут Спартак. Только не тот легендарный, предводитель рабов, а Спартак в кавычках, потому что мой папочка был когда-то влюблен в футбольную команду и дал своему сыну такое командное имя.

— Еще хорошо, что не Пахтакор или Жальгирис, — сказал я.

— Молодец, это действительно остроумно!.. А тебя зовут Димой? Если у меня когда-нибудь родится сынуля, я тоже назову его Митькой… Ты теперь куда?

— Еще не думал.

— Хочешь, идем с нами. Мы к Лехе собираемся. К нему, — показал он на маленького круглого парня. — Он живет пока один. И приобрел магнитофон. Вот мы и хотим послушать записи.

Конечно, мне хотелось пойти послушать пленки, посмотреть магнитофон и вообще побыть с ними: Но среди них торчал Студент, и это было подозрительно. Я понимал, что зазря эти мальчики приглашать не станут. То есть сначала зазря, а потом заставят что-нибудь делать… Можешь не делать, никто силой не заставит. В конце концов, ты сам себе хозяин.

— Идешь?

— Нет… Вот если бы записи магнитные послушать!

Он чуть заметно дернул головой и ухмыльнулся, глядя на меня: дескать, ну и фруктик!

— Как знаешь, — сказал он. — Все равно делать нечего.

И они повернули за угол.

Я постоял, постоял и пошел за ними.

— Эй! — крикнул я им в спицы. — Подождите…

Мы вышли на улицу, и, странное дело, рядом с ними я перестал стесняться своих синяков. Шел запросто, голову держал прямо. И если какой-нибудь прохожий вглядывался в мое лице, я смотрел в его любознательные глаза смело, не так, как в электричке. Я даже забыл, что иду в окружении новых знакомых, но ощущение силы, которую они давали мне своим присутствием, приводило меня в радостно-торжественное состояние.

Может, поэтому, когда Спартак прикоснулся к моей руке и поинтересовался, как мои дела, я ответил:

— Хорошо идут дела: мышка кошку родила!

— Не ври, — сказал он. — В пятнадцать лет у каждого дела — дрянь. Критический возраст — переоценка ценностей. Поиски корня, сочувствия, друга. Когда мне было пятнадцать, дела мои тоже были дрянь. Как у тебя. В техникум не поступил, родители взъелись, нахлебником стали звать. Мучился я, мучился, а потом бросил свой изумительный город Казань и махнул сюда, к тетке, А та жила одна, скучно одной, вот она давно сманивала пожить у нее. Причем это ж нешуточное дело, когда сманивают таким городом, как этот! — ткнул он пальцем себе под ноги. — В трудную минуту я вспомнил об этом. И рванул к ней. У нее знакомый Шерлок Холмс оказался, оперативник какой-то, — устроил мне прописку. Закончил я десять классов и прямо на филфак. Теперь не жизнь — красота!.. В общем, скажи своей мышке, чтоб не переживала, все образуется.

— Скажу, — кивнул я.

Мы подошли к Лешиному дому. На парадной висела белая эмалированная табличка, где синие буквы составляли: «Берегите тепло, закрывайте дверь». В слове «тепло» буква «п» была выбита и получалось: «Берегите тело…»

Поднялись на четвертый этаж и открыли черную старинную дверь. Квартира как квартира, только завалена барахлом: гнилая корзина, корыто, две вешалки, кастрюли, бочонок, драные книги, чемодан, канистра, сундук, еще сундук, коробка из-под телевизора — все это могло лежать на свалке, и никто бы не догадался, что хотя бы одна из этих вещей когда-нибудь кому-то пригодится… Говорят, к вещам привыкают, как к людям.

Чем дальше мы продвигались по коридору, тем сильнее пахло чем-то кислым: то ли квашеной капустой, то ли кошачьей мочой, не разобрать. Меня мутило от таких запахов. Меня вообще мутило от всяких запахов, выработанных человечеством, — благородные они или такие, как здесь. Это во мне от Веры и отца. В нашем доме не водилось духов, пудр, одеколонов. Даже пахучего мыла мы не держали: лучшим мылом у нас считалось детское и хозяйственное. А если что-то неожиданно появлялось, например, кто-то, не зная наших вкусов, дарил маме флакон духов или полдюжины кусков импортного мыла, как мама немедленно избавлялась от подарка и передаривала его кому-нибудь из тех, кто обожал всевозможные амбре.

— Ну и ароматы у вас, — поморщился Спартак. — Можно гранаты начинять и в западные страны продавать для разгона демонстраций.

— Соседи давали, — сказал Леша. — Теперь они выехали в отдельную квартиру где-то на Гражданке, а память о себе оставили.

— И что же, вся квартира твоя?

— Получается так. Но ихние комнаты закрыты, никто в такой затхлый угол вселяться не хочет.

— Разумеется, теперь нет дураков жить в Петербурге, в коммуналках. Все в Ленинград хотят, в отдельные квартиры.

— Я не переживаю, мне все равно.

Мы вошли в большую чистую комнату. На стене висел серебристый саксофон, а под ним, налепленные прямо на обои, журнальные фотографии красивых девушек и хорошо одетых мужчин. Может быть, это были манекенщики или артисты. У окна стоял круглый аквариум с беловатыми камешками на дне и выцветшими водорослями. Рыбок не было, и я поинтересовался, где они.

— В отпуск отпросились, — сказал Спартак. — Уехали порезвиться в Черном море, позагорать на желтом песочке.

— Не, кот слопал. Как забудешь накрыть емкость, так он сунет в воду лапу и, как только рыба подплывает, хватает — и в пасть. Всех, подлец, переловил. Я его за это в старом портфеле в Фонтанку бросил.

— Злодей ты, Леша. Маленький, а яду в тебе — черпаком выбирай, — сказал Спартак. Но я не понял, поругал он его этими словами или похвалил.