Иван Сабило - Все дни прощания

Было весело. Сейчас мне было весело как никогда!..

Через несколько дней, разглядывая себя в зеркале, я увидел, что лицо мое совершенно очистилось от синяков и ссадин. С носа я сковырнул корку, и под ней оказалось лишь беловатое пятнышко, почти незаметное.

— Держи лицо на солнце, и все пройдет, — посоветовал Спартак.

С этими ребятами я прожил пять дней.

Мы ездили за город купаться и загорать. Играли там со знакомыми девушками Спартака в волейбол. Пили пиво в летнем кафе и закусывали бутербродами с колбасой и сыром. И хохотали, хохотали — иногда вроде и не смешно было, а все равно смеешься так, будто перед тобой выступают сразу три Олега Попова.

Я хорошо узнал своих новых друзей.

Маленький коренастый Леша отлично играл на гитаре и пел. Все песни он исполнял будто для себя, не повышая голоса, не стараясь обязательно вытянуть ноту так, как это делает артист. Иногда ему не хватало голоса, и он шевелил губами, пропуская несколько тактов. А потом снова продолжал, и выходило у него убедительно и просто. Леша не пел песни, а напевал их.

Кроме того, он любил книги. Но читал невнимательно, выбирая только интересные места. Где было только про войну, про погони и про любовь. Однажды на пляже он загнул страницу и пошел купаться. Мы со Спартаком открыли книгу в том месте, где он читал, отогнули страницу, отлистали страниц двадцать назад и загнули там, где он уже прочитал.

Он пришел, развалился на песке и стал читать с того места, где мы ему загнули страницу. Мы со Спартаком расхохотались, а он посмотрел на нас, похлопал ресницами, ничего не понимая, и уткнулся в книгу.

Однажды я у него спросил, почему он живет один?

— А с кем я должен жить? — ответил он вопросом на вопрос.

— С родителями, как все.

— Где их возьмешь? Отца своего я не видел и не знаю. Говорят, неплохой мужик был, на заводе механиком вкалывал. В колхоз на картошку поехал, там самогоном отравился. А мать в магазине работала, какие-то продукты не уберегла — посадили на два года за халатное отношение. Скоро должна вернуться. Пишет, что к Новому году уже дома будет. Может, и дождусь, если осенью в армию не загребут… С ней хорошо было, она добрая.

— Скучаешь без нее?

— К матери такое слово не подходит… Наша родня не очень-то знается с нами. Все в одиночку живут. Не то чтобы помогать, но даже в гости друг к дружке не ходят. Может, время наступило такое, что люди перестали признавать родство… Вернусь из армии, на работу интересную устроюсь, женюсь на хорошей девчонке, пусть сына родит — вот и вся моя родня. Захочет матерь — пускай живет с нами, ей одной с ее слабым характером не выжить. Не захочет — как знает, уговаривать не стану. Сам, может, ничего особенного не сделаю, а сына постараюсь воспитать. Он у меня институт кончит. А может, и мастером спорта станет!..

О себе Леша рассказывал скупо, нехотя, будто щадил собственную память. Но в каждом его слове жила правда, так что ничего не нужно было переспрашивать, все становилось ясно с самого начала… Если бы у меня спросили о моих родителях, какие они, я бы много рассказывал из того, что БЫЛО между ними и мной. Но я бы никогда не сказал точно, какой характер у моей Веры. Или у отца… Может, во мне отсутствовала наблюдательность? Или не было способности анализировать поступки других? Но Вера для меня была Верой, и ничем другим. Равно как и отец. И лишь теперь после Лешиных слов: «с ее слабым характером», я задумался: а какой характер у моего отца — сильный или слабый? И что значит для нас «найти общий язык»? Мне смириться с его белокурой? Или ему расстаться с ней? А если он не захочет? И как тогда смотреть на его характер — как на сильный или как на слабый?.. А у меня у самого какой характер? Что я знаю о себе?..

Этого я не знал. Но, разговаривая с Лешей, убеждался, что сам он имеет как бы двойной характер: и слабый и сильный. Когда мы ночевали у него, я спросил, где он работает. Он лишь усмехнулся:

— Если это можно назвать работой…

И только через несколько дней, словно бы вспомнив о моем вопросе, сказал:

— В отпуске я, Дима. А служу на автобазе, машины мою… Отстал я от поезда. Все мои одноклассники уже в техникумах на последних курсах учатся, в институты поступили. Встретишься — они тебе столько всего нарасскажут. И слова-то у них особенные: сессия! зачетка! деканат! — не всякий раз поймешь, будто в ином миру живут. А я им всегда одно и то же: «Работаю, мол, скоро в армию…» Больше и сказать нечего… Я город свой люблю, я бы в реставраторы пошел. Только кто меня возьмет, неумеху?

— А чей у тебя саксофон?

— Мой. Чудак один подарил. В прошлом году я в одной шараге работал. Поехали в область, в командировку. А там в селе дом загорелся. Пока то да се, я туда. Полыхает крыша, из окон пламя пыхает. Рядом сумасшедшая старуха кричит, а разобрать что — невозможно. Я уж сам догадался, что в дому кто-то есть. Рванул туда и выволок из-за шкафа двоих пацанят, девку и парня, лет шесть-семь обоим. Только на улицу вытряхнул, тут и крыша пополам, так что могли детки на том свете быть. Оказалось, они из города к бабушке приехали. Потом батя их к нам в общагу прискакал, нашел меня, вином угощал, плакал и саксофон подарил. Музыкант сам, в каком-то московском оркестре наяривает… Я отказывался, не хотел, а он, вижу, обижаться начал, слезный такой. Взял. Вот, висит теперь без дела…

Иногда, проснувшись ночью, я слышал, как беспокойно ворочался во сне Леша. Что-то бормотал, постанывал, будто даже во сне был недоволен собой.

Прислушиваясь к Лешиному бормотанью, я думал о Вере и об отце. Трудно сейчас отцу — пропал сын. Чтобы он меня не искал, я послал почтовую открытку, в которой написал, что уехал к тетке в Тулу, на улицу Макаренко. Пока он там с ней спишется, пройдет немало времени. Может быть, он уже списался и заявил в милицию? Может, меня ищут? Впрочем, это ли важно, ищут — не ищут! Важно то, что он потерял на меня влияние…

Я подолгу не мог заснуть на Лешином диване. Что-то мешало, беспокоило… Как-то Леша, услышав, что я не сплю, ни с того ни с сего сказал:

— Думаешь, «Атоммаши» и БАМы все, кто захотят, строят? Ни фига, туда тоже попасть надо. Как в институт… Как что толковое, так свои находятся. И не пробиться к ним, не проскочить. «Нельзя!» — и баста! А почему нельзя, если мне говорили, что тот же БАМ зэки строили? Даже зэки! А меня не взяли. Надо, мол, по комсомольской путевке, а так мы не берем. Да еще без профессии… Как будто рождаются с профессией. Я считаю, неверно это. Каждый должен делать то, что ему хочется. Я же не прошу назначить меня министром, верно? Вот и все…

Совсем непохожим на Лешу был Студент. Он часто рассказывал забавные анекдоты, хвастал силой. Но был обидчив и подозрителен. Особенно обижался, когда подшучивали над ним, намекая на его работу. Он старался показать, что не очень дорожит своей работой. Бывало, прогуливал, уезжал с нами на пляж. Но в такие дни особенно не веселился, видно, думал о мясокомбинате, о том, что там работают без него.