Иван Сабило - Все дни прощания

Девочка не знала, что ответить. Перед ней был собеседник более высокого класса, чем те, которые окружали ее до сегодняшнего дня. На помощь пришла мама:

— Скажи дяде, пусть он к нам приходит.

— Да! — сказал Спартак. — Но лишь в том случае, если принцесса назовет собственный адрес.

— Пожалуйста! Улица Григорьева, дом пять, квартира двадцать, — выстрелила принцесса.

— Ну, если к тому времени стану Гвидоном, то прямо в бочке в гости приплыву!

Девочка взвизгнула от радости. Но Спартак уже не слышал ее. Он выходил из вагона, и на лице его не было улыбки.

«Если все это, что со мной, и есть жизнь, то я не хочу такой жизни! — кричала моя душа. — Если это жизнь, то не хочу, не хочу, мне противно и стыдно!.. Я им сейчас об этом скажу, пускай знают!..»

Мы двинулись по улице поселка. Только здесь я вздохнул свободнее. Вскоре Спартак ввел нас в деревянный сарай, включил свет и сказал:

— Одиссея закончена. Отдыхайте в кругу родных и близких. Ты, Пенелопа, присядь на кровать. А ты, Леша, закрой на крюк нашу конюшню. Вот она, радости скупая телеграмма!

Я сел на стул, и на меня напала зевота. Силился не зевать, сжимая зубы, и все равно зевал.

Мы находились в небольшой комнате, оклеенной голубыми обоями. В углу у окна, будто икона, висела старая копия «Мадонны Литты». Ноги и лицо маленького Иисуса забрызганы фиолетовыми чернилами.

Под картиной стояла этажерка с книгами и газетами. Сломанной ножкой она опиралась на красный кирпич. На крышке круглого стола, который находился рядом со мной, химическим карандашом было выведено: «Сибирева Рая — друг!»

Спартак открыл портфель и достал одну книгу.

— Вот что мне нужно! — радостно произнес он. — Хотя нет, я бы пальцем не пошевелил, если бы это было нужно мне. Это нужно там, в другом доме. Теперь я сведу со своей биографии позорный штамп, как один мой знакомый сводил штампы с книг. Отныне я свободен!

Он раскрыл книгу, стал читать:

«Ты был жалким рабом в земле Египетской — помни об этом и не угнетай чужестранцев, например, сыновей Амалика, которых Господь предал в твои руки. Гляди на них так же, как на самого себя, и предоставь им те же права, а иначе вмешаюсь я, ибо они под защитою Иеговы. И вообще не делай дерзкого различия между собой и другим: не думай, будто лишь ты один воистину существуешь, а все кругом зависит от тебя, и другой — только видимость, Жизнь — ваше общее достояние, и это всего лишь случайность, что ты — не он…»

Он захлопнул книгу, бережно положил ее на стол.

— Так пишет Томас Манн. Так и будем отныне жить!.. Лика, Митя, жизнь — наше общее достояние, и это лишь случайность, что вы — не я! А потому спасибо вам, спасибо, милые други, что в трудную минуту выручили и спасли меня. Теперь я свободен. Теперь у меня появилась возможность вернуться в облака!

— Нормальный ход, как говорят бастующие французские железнодорожники, — рявкнул Студент. Он был рад за Спартака и смотрел чертом.

— Что тут особенного? — спросил Леша. — За такое добро даже не посадят. Даже красиво звучит: «Они похитили книги!» Наверное, книжных воришек настоящие воры даже не уважают.

— При чем тут воришки? — не выдержала Лика. — Взяли на время. Потом купим где-нибудь такой же десятитомник и вернем Анатолию.

— Как бы не так, — сказал Спартак, — всю жизнь будем заниматься Томасом Манном, отказавшись при этом от собственной жизни. Все, хватит! «Хорошего понемножку», — сказала бабушка, вылезая из-под трамвая и держа в руках собственную ногу.

Я слушал эту словесную белиберду и представлял, как вернулся домой Анатолий. Вошел, а нас нет. И нет Томаса Манна. Оставил нас людьми, вернулся — и оказалось… А он хотел нас угостить, подарить по картинке. И Лика… Это же он из-за нее. Значит, она ему понравилась. Как же он не почувствовал, что никакая она не «очаровательная девушка», а пошлая дура? А еще подавала надежду, мол, там поговорим. Стоило ворваться Спартаку, и отказало сознание!..

От нечего делать я открыл книгу:

«Держи сердце свое в узде, говорил он им, и не обращай взоров на чужое достояние, ибо они легко приведут тебя к тому, что ты его захватишь — либо похитишь тайно (а это трусость), либо убьешь владельца (а это дикость)… выяснилось, что убийство начинается чрезвычайно рано: если ты нанес ущерб человеку обманом и надувательством, ты уже пролил его кровь…»

— Ха-ха! — нервно засмеялся я.

— Ты что, Митя, может, кушать захотел? — спросил Спартак.

— Она мстит нам, — проговорил я шепотом, показав пальцем в книжную страницу. — Мы ее украли, а она теперь мстит!

— Что ты несешь? — прикрикнул Спартак и, наклонившись, прочитал то место, куда я ткнул пальцем:

«А еще колдовство и мерзость языков земли — накалывать на себя письмена, сбривать брови и делать на лице надрезы в знак печали об умершем…»

— Ну! Кто тебе мстит? Ты думаешь, что говоришь?

— Этот хозяин вернулся домой, а книжечки — тю-тю.

Спартак, Леша и Студент улыбнулись, а Лика недовольно посмотрела на меня и побарабанила пальцами по столу. Что без толку барабанить, Лика? Ты свое отбарабанила. Тебя и хватило лишь на то, чтобы исполнить роль наводчицы.

— Он приходит с вином, открывает дверь, а мы — с приветом. Сначала не видит нас, думает, куда это они пропали, сестричка и братик? Может, даже на кухню сходил. А потом не видит собственного портфеля и дорогого сердцу Томаса Манна… ой, не могу!.. За что страдал? За любовь к прекрасной оленихе! Хотел нам преподнести по наивненькой картинке, а мы ему — такое произведение искусства, такую драму!..

— Вот ему винцо и пригодится, — сказал Студент. — Хлебнет за троих, закусит колбаской — и горя как не бывало.

Лика резко поднялась и подошла ко мне.

— Замолчи, дурак. Не твое дело.

— Да, лихо мы его, — сказал Спартак, опуская книгу в портфель. — Живем в век портфелей, «дипломатов»… «Портфельный век!» — звучит получше, чем «атомный»! Такое время сложное, теперь в одну голову всего барахла не поместишь… Портфель я бы вернул, — раздумчиво проговорил он.

«Лихо мы его…» Значит, это МЫ его? Спартак, Лика, Студент, Леша и я?..»

Меня подташнивало. Будто ком бумаги стоял в горле.

Лика сидела молча, положив ногу на ногу. Было трудно понять, хорошо ей в эту минуту или плохо. Она, как улитка, спряталась в свой домик. Теперь ее ничто не страшило. Когда-нибудь эта улитка выйдет замуж. У нее родится сын. О чем она с ним будет говорить?.. А что я сам расскажу Вере и отцу?..

— Итожим, — сказал Спартак. — Наш риск оправдал себя.

Студент засмеялся и потянул меня за ухо — легонько, словно бы по-дружески. И ласково проговорил:

— Оказывается, ты способный мальчишечка. Покажи руки? Если бы мне такие, я бы уже не одну сберкассу колупнул. Это меня ты должен благодарить. Это я привел тебя сюда, в школу жизни.