Иван Сабило - Все дни прощания

Как давно это было… Отец, Валечка, квартирантка Лена… Что они сейчас делают? У них все хорошо, они счастливы или так же, как я?.. Кем все это управляется — все, что с нами происходит? Какой силой? И управляется ли, раз мне сейчас так плохо?..

— Может, полегче стало? — спросил Сеностаров. — Может, встанешь? Или взять тебя на руки?

— Спасибо, я сам.

— Тогда вставай, пойдем, тут совсем близко, два шага.

Мы пришли в поликлинику. Мне было страшно неловко, что со мной случилась такая неприятность. Я хотел уйти, но женщина-врач велела мне лечь на кушетку. Сеностаров спросил:

— Ты ел сегодня?

— Не помню.

— А где спал?.. Не молчи, пожалуйста, мне нужно знать правду. Нагрузку, которую я дал на уроке, любой человек твоего возраста должен перенести нормально. А ты не перенес. Ты выкинул такой фортель, какого у меня не было за всю мою работу.

— Извините…

— При чем тут «извините»? Ты отвечай на вопрос.

— Я плохо спал, ворочался с боку на бок.

— Это тоже не причина для такого поведения… Не причина!

Врач выслушала меня, велела закрыть глаза и немного полежать. И я почувствовал себя хорошо. Даже подумал, что это замечательно, что есть врачи, — пока здоров, и в голову не придет вспомнить о них, а заболел — и вот есть люди, которые сразу приходят на помощь. Почему же они бессильны помочь моей Вере?

— Никаких физических нагрузок в течение двух недель. Полный покой. Вам необходимо усиленное питание и отдых. Вы истощены, мальчик… Вот направление, сегодня же поезжайте по этому адресу и обследуйтесь.

Сеностаров поблагодарил ее, и мы вышли из кабинета.

— Слушай, Дмитрий, приходи-ка ты сегодня ко мне. Держи адрес. — Он вырвал из тетради листок. — Живу я один, так что никто тебя не обеспокоит. Я вернусь поздно, не жди. В холодильнике еда — разогрей. А вашему мастеру я все объясню. Открывая дверь, прижми ее поплотнее.

Я отказывался, но он не хотел слушать. Он говорил:

— Я тебе точно говорю, так будет лучше. Я тебе точно говорю, ты меня слушай, я в этом кое-что понимаю… — Он сунул мне в руку листок с адресом и ключи, объяснил, как ехать, и мы расстались.

Первым делом я пошел в магазин и накупил еды: сыру, две банки рыбных консервов, батон и даже сухого вина. Продавщица из винного отдела окинула меня подозрительным, каким-то неженским взглядом, секунду поколебалась, решая, отпускать ли вино такому шкету, и все же отпустила. Это она правильно сделала, иначе пришлось бы просить кого-нибудь из взрослых.

Оказавшись у Николая Николаевича дома, я решил ждать. Расставил еду на столе, присел на диван и закрыл глаза… И тут же услышал:

— Дима… Товарищ Батраков, пора вставать — утро!

И точно: было утро.

Пока я мылся, он рассказал, что вернулся вчера в двенадцатом часу. Звонил, звонил — никто не открывает. Даже рассердился, подумав, что я ослушался его, не поехал к нему. Пошел к соседу, взял у него ключ, ну и не стал будить.

Он говорил, а я, стоя с полотенцем у зеркала, смотрел на исхудавшее, высохшее лицо и на пепельные тени под глазами.

«Что со мной вчера было? Не мог пробежать стометровку. Слабак! Теперь неловко и стыдно… А если дело не во мне? Если Вере стало еще хуже? И это ее «хуже» передалось сыну? Могло такое быть или нет?..»

Я закрыл глаза и закусил губы. Ничего не хотелось. Ни думать, ни говорить. И все-таки я думал и думал. О себе. О собственных обидах. О том, что не преодолеть эту мою бесконечную черную полосу. И никто не поможет, не выведет на светлое место. Даже мой Город, в который я верю, который я боготворю!..

И так я разжалобился, так расчувствовался, что уже и не жалко себя, а противно. Я понял, что все мои мысли, как бабочки, крутятся только вокруг меня самого. «Никто не выведет на светлое место!» Да все уже с ног сбились выводить. Сам-то что? Все с отцом воюешь, все объясняешь ему, какой он нуль. А ему ты в чем-нибудь помог? Ты вообще кому-нибудь помог? Справедливости ищешь! А сам что? Озлобился на отца, будто отец первый враг.

Я был сам себе противен. Вдруг каждый, с кем я встречался, понимает обо мне так же, как я сам? И Сеностаров, и Женя, и Степка, и квартирантка Лена, и Лика, и Грета Горностаева — все, все понимают и молчат, щадят, ждут, когда до меня дойдет их порядочность, их доброта.

Нет, не надо дробить себя на молекулы, наоборот, нужно собраться и что-то делать. Пора уж что-то делать, я уже почти взрослый. Пойти навстречу, постараться понять, пока не поздно. И Вера тут ни при чем… И Город тут ни при чем!.. В конце концов ты сам и есть Город. Ты и такие, как ты!..

Сеностаров позвал меня в комнату. Я сунул голову под кран, вытерся и вошел к нему.

Сели завтракать, выпили по рюмочке вина — он поругал меня, что я истратился, даже хотел вернуть деньги, но я обиделся, и он сказал:

— Ладно, разберемся… Дима, тебе шестнадцатый год, а почему ты не в комсомоле? Чем ты отличаешься от парня из какой-нибудь самой дальней от нас страны?

— Вообще-то я хотел, но…

— Тут не хотеть, тут быть надо. Быть! Понимаешь разницу?

— Понимаю.

— А раз понимаешь, значит, будешь… Ну, давай в совхоз. Желаю удачи. Ешь там получше и работай как следует. И всю твою хворь снимет. А приедешь, подумаем, как быть дальше… Кстати, дай-ка мне свой адресок, я попробую поговорить с твоим папашей. Если не возражаешь?

Я не возражал. Я даже обрадовался, что он встретится с отцом. Он записал мой адрес и открыл дверь. Я вышел на улицу, сел в автобус и поехал в училище… Я сегодня же, сию минуту хотел бы стать таким, как Сеностаров!..

Еще издали я увидел колонну автобусов и грузовиков. Они стояли друг за другом у завода, а рядом толпились ребята. Многие в кепках, в вязаных шапочках, а иные в огромных поношенных шляпах с широченными полями. Почти на каждом была роскошная синяя фуфайка и еще более роскошные резиновые сапоги.

И тут на меня бурей налетел Степка — кинулся мять, крутить, обнимать, пока я не остановил его.

— Да погоди ты! — крикнул я. — Где ты столько был?

— Выехать не могли. Понимаешь, сентябрь, всем надо по домам: и пионерам и пенсионерам… А что у тебя? Рассказывай!

— Эй, Батраков! — услыхал я голос Журавлева. — Обмундирование получил? Иди к проходной, там выдают.

К нам подошли ребята. Поздоровались.

— Живой? — спросил Женя.

— А что мне сделается?

— Та ничого, тильки страху вчера ты нагнав.

Меня и Степку повели получать обмундирование. Мы встали в очередь. Там записали наши фамилии и выдали прекрасные резиновые сапоги, такие красивые, что мне их тут же захотелось надеть.

— Эй, фуфайки нужны?

— Конечно! — рявкнули мы со Степкой. И тут же получили по великолепной синей фуфайке с множеством карманов и «молнией» посередине.

— Маде ин Колпино! — сострил Журавлев и хлопнул меня по плечу.