Тулепберген Каипбергенов - Ледяная капля

Пока я лихорадочно размышляла, что мне лучше сделать: выйти либо, наоборот, притвориться, будто я ничего не замечаю, Марат поднял голову и сказал:

— Гульзар, я за тобой.

— Зачем? — спросила я растерянно.

— Принес билеты. Сегодня новый спектакль.

На душе у меня стало легко и ясно, будто и не было никакой тяжести, будто никакие неразрешимые вопросы меня не мучили. Я лишь переспросила, еще не оправившись от своей растерянности:

— Билеты? Мне?

Марат ужасно сконфузился, даже не смог ответить. Я не знала, что и подумать. Особенно смущал меня острый взгляд Айзоды, полный любопытства и злорадства. Она будто надеялась, что я не сумею выпутаться из неловкого положения.

В комнату вошла Перигуль. Кажется, она слышала конец нашего разговора. Ловко расставила в шкафчике помытые тарелки и произнесла спокойно:

— Марат, ты уж прости за тесноту. Придется тебе обождать на улице. Гульзар сейчас переоденется и выйдет.

Честное слово, она будто мысли мои читала!

— Ну не дурень? — буркнула Айзода, едва дверь за Маратом захлопнулась.

— Почему? — резко спросила Перигуль.

— Да ты что, сама не поняла, что ли? — обрушилась на нее Айзода. — Ведь это же я ему сегодня сказала, что в театре новый спектакль, вот он и приволок билет. Наверно, не ожидал застать тут Гульзар. Ну и растерялся — все еще мнит себя ее должником. Вот дурачье эти парни!

Я была в полном недоумении. Так что мне делать? Идти или нет?

Но Перигуль усмехнулась, достала из шкафа самое красивое мое платье, обтерла тряпочкой лаковые туфли.

— Скорее одевайся, опоздаете, — бросила она мне.

— Ах, Перигуль, ну какая же ты!.. — С этими словами я стала поспешно переодеваться.

К театру мы пришли даже немного рановато. Не успели войти в вестибюль, как нас нагнала Айзода. Красивая, нарядная, она с сияющей улыбкой подошла к Марату, будто меня тут вообще не было. Я разозлилась и нарочно прислонилась к Марату плечом. В глазах Айзоды мелькнула растерянность.

— Марат, ведь я тебе ясно утром объяснила, — заговорила она укоризненно. — Мне необходимо попасть на этот спектакль. Я на тебя рассчитывала, а теперь осталась без билета.

Что-то беспомощное появилось и во взгляде Марата.

— Погоди минуточку, — сказал он и побежал к кассе.

Айзода, очевидно желая, чтобы все вокруг невольно нас сравнивали, стала рядом со мной, достала из сумочки белый веер и начала небрежно обмахиваться. В эти минуты она напоминала героиню какой-нибудь пьесы, тем более что на улице вовсе не было жарко.

— Не пытайся лезть в чужое счастье, Гульзар, — сказала она самоуверенно. — Женщина не должна, как дрянной халат, прикрывать плечи каждого встречного. И вообще не я ли тебе говорила: не вороне гнаться за соколом. Мы с Маратом давно любим друг друга.

Я пристально посмотрела ей в глаза. Глаза эти, слегка подведенные карандашом, ненавидели меня, смеялись надо мной. Маленький розовый рот презрительно сжался. Айзода надменно качнула высокой короной прически, будто кивком этим хотела подтвердить безошибочность своих слов.

А вдруг Марат и в самом деле принес билет ей, но постеснялся сказать и отдал мне? „Хорошо, соколиха, ступай сама в театр со своим соколом!“ — подумала я, круто повернулась и стремительно зашагала обратно к общежитию.

Вскоре я услышала, что за мной кто-то бежит. Я не оглядывалась. Бежавший обогнал меня и преградил дорогу. Это был Марат.

— Гульзар, почему ты ушла? — спросил он, задыхаясь.

Я молчала.

— Пойдем, Гульзар, — сказал он с необычной нежностью. — В кассе билетов уже нет, и Айзода ушла. Я попросил ее уйти, — подчеркнул он сухо.

Только тут я оглянулась и увидела, как Айзода, небрежно покачиваясь на своих тонких каблучках, обмахиваясь веером, уходит в другую сторону. Она посмотрела на нас, и мне показалось, что Айзода снисходительно усмехнулась. Ах, да не все ли равно, если не она, а я нужна Марату!

После спектакля Марат проводил меня до общежития. Он был задумчив, мало говорил. Только один раз остановился, проследил за полетом падающей звезды.

Мы шли через парк; над нашими головами пугливо и обиженно шуршали сухие листья, будто боролись с осенним ветром, который пытался расшвырять их все до единого. Порой оторвавшийся лист трепеща опускался на землю, ложился у наших ног, и мы бережно его обходили, чтобы не наступить. Прислушиваясь к непрерывному тихому шелесту, Марат сказал:

— Гульзар, тебе не кажется этот шорох листьев какой-то печальной музыкой?

Я не ответила: вслушиваясь в безумолчное шуршание, я в самом деле ловила в нем мелодию, грустную до слез.

У дверей общежития Марат задержал мою руку в своей, спросил:

— Гульзар, ты помнишь последние слова мамы?

— Помню, — шепнула я.

Немного помолчав, он сказал:

— Я где-то читал, что у любимого человека нет недостатков.

И поторопился проститься со мной.

А я долго еще сидела в темноте на кровати, охватив руками колени, и пыталась понять, что же он хотел сказать этими словами? Может быть, просто утешал, чтобы я не считала себя хуже других? Или намекал, что найдется человек, для которого я окажусь лучше всех?

Ночь я провела без сна. Ворочалась в постели и снова припоминала слова Марата, самую интонацию, с какой они были произнесены. Я решила наутро непременно отыскать Марата и прямо, без утайки спросить у него, что же он хотел сказать.

На счастье, мне даже не пришлось искать его: утром я увидела, что он идет мимо наших окон в институт. Он взглянул на окно, у которого я стояла. Мы поздоровались, я попросила его задержаться и сбежала со ступенек ему навстречу.

Не помню ни единого слова из того, что я говорила. Помню только — он слушал очень внимательно, и глаза его улыбались.

— Какая ты искренняя и чистая девушка, Гульзар! — сказал он вместо ответа. — Я вчера не успел добавить — в той же книге мне понравились и другие слова: „Красота внешняя хороша, чтобы любоваться ею, а душевная красота дорога, чтобы жизнь прожить“.

Я не могла взглянуть ему в глаза. Он тоже казался смущенным и сразу ушел. Войдя в комнату, я торопливо задернула занавеску и прильнула к окну. Марат несколько раз оглянулся, и мне казалось, что взгляды наши встречаются. Один раз он особенно пытливо посмотрел на меня. Но это лишь казалось — ведь я была скрыта задернутой наглухо занавеской.

С Айзодой мы почти не разговаривали. Она попыталась было принять со мной небрежный, высокомерный тон, но я отвечала так сдержанно и холодно, что она удивилась и вдруг стала заговаривать непривычно заискивающе.

…Все эти события заставили меня забыть на время о моих поисках, о которых я не могла, не смела забывать.

Я позвонила лейтенанту Ембергенову, зашла к нему. Как выяснилось, он за это время сам ездил в некоторые районы, беседовал с бывшими фронтовиками. Казалось, он верил в успех поисков больше, чем до сих пор. Приободрилась и я. Неудачи первых месяцев точно раззадоривали Ембергенова.