Тулепберген Каипбергенов - Ледяная капля

Я выбежала из больницы и сразу оказалась в гуще народа. Неподалеку я заметила Марата — должно быть, он подходил к воротам больницы и задержался в толпе.

Аплодируя вместе со всеми, я искоса наблюдала за Маратом и заметила, что он лишь поднимает руки для хлопка, но даже не соединяет ладони. Странное впечатление: будто человек неожиданно забыл привычное движение и с трудом пытается припомнить, глядя на других…

Что это с ним?

Когда митинг окончился, я догнала его, с тревогой тронула за руку.

— Марат, что случилось? Почему ты не радовался вместе со всеми?

Еще не закончив свой вопрос, я поняла, что его не нужно было задавать. Марат остановился, пораженный.

— Я? Не радовался? — выговорил он с трудом. — Видишь ли, Гульзар, то, что я пережил сейчас тут, на площади, это больше, чем радость. Такие вот события дают человеку силы жить, когда у него…

— Что? — вскричала я.

— Вчера я беседовал с докторами, — произнес он с трудом. — Говорят, надежды никакой. Совсем нет надежды. Ни одного шанса.

Помню, я смогла лишь выдавить из себя: „Нет, нет!“ В глазах у меня потемнело, я едва не упала. Марат поддержал меня, спросил испуганно:

— Что с тобой, Гульзар?

Я, однако, овладела собой и ответила возможно спокойнее:

— Погоди, мы сейчас вместе всё выясним. Не может быть!

И побежала к больнице, ничего вокруг не замечая, наталкиваясь на людей, спотыкаясь о камни. Марат бежал вместе со мной.

В палате были врачи, поэтому нам пришлось задержаться в коридоре. Неожиданно я услышала голос тети Хажар. Она говорила очень тихо, но горячо…

— Слышишь, Марат? Она поправляется! Она окрепла, разговаривает, — шепнула я.

Марат не ответил — прислушивался к словам матери.

— Доктор, дочка моя милая, прошу тебя, выполни мою просьбу, — доносилось до нас. — Мне глаза уже ни к чему, а она такая молоденькая, такая славная. Проверь, милая, я слышала, теперь любые операции делают. Муж мой всегда говорил: „Если можешь, постарайся человеку принести радость“. Сам погиб, спасая чужого ребенка… А мне так хотелось бы знать, что она счастлива, эта девушка, у которой сердце, видать, полно горя. Она должна расцвести… Расцветет…

Я едва удерживалась от слез. Марат стоял, опустив голову, лишь изредка поглядывал на меня внимательно и печально.

Дверь палаты отворилась. На пороге показалась доктор Айшагуль, кивком головы пригласила нас. Вместе с Маратом мы подошли к больной и присели на табуретки у ее кровати. Ощупью, не открывая глаз, она взяла наши руки в свои, стиснула тихонько и долго лежала молча. Потом ласково начала гладить мою косу.

— Милые дети, — наконец с трудом заговорила она. — Молодежь нынче умнее нас, стариков… Не мне учить вас. Одно скажу: расцветайте вместе…

Еще в коридоре, когда я слышала разговор тети Хажар с врачами, мне вспомнились слова толстухи, приходившей в детдом. И сейчас хотелось спросить: „Мама, значит, я не увядший цветок, нет?“ Но вместо этого я со слезами припала к худой морщинистой руке.

Эти слова тети Хажар были последними. К утру она скончалась.

Вместе с Маратом мы хоронили ее. Мы еще больше сблизились за эти дни. Я приходила навещать его и неизменно чувствовала, с каким нетерпением он меня поджидает. Ведь со мной он мог часами говорить о своей маме — я любила ее, казалось мне, не меньше, чем он.

— Когда мы потеряли отца, она отдавала мне последние крохи, — говорил он. — Наверно, оттого она и заболела, что никогда не думала о себе…

Я снова вспомнила толстую, не по возрасту нарядную косметичку, искавшую в детдоме красивого ребенка. Должно быть, та прежде всего заботилась лишь о себе, и если даже она смогла найти красивого ребенка, сумеет ли она дать ему доброту, тепло, счастье? А вот тетя Хажар, даже умирая, мечтала помочь совсем чужой для нее девушке. Чужой? Нет, нет! Всю жизнь я буду вспоминать ее как родную…

Я старалась утешить Марата:

— Если плачет мужчина, что остается делать тем, кто рядом с ним? Будь сильным, Марат. Слезы — удел женщин и детей.

Говорила и чувствовала, как у меня самой по щекам бегут слезы.

Но Марат поднимался, торопливо утирал глаза и шел разжигать примус, чтобы напоить меня чаем.

— Почаще приходи, Гульзар, — говорил он обычно на прощание. — Я никогда не представлял, какая страшная вещь — одиночество.

И я приходила всё чаще и чаще. Если не заставала Марата, брала ключ, оставленный под ковриком на пороге дома, и убирала комнату, мыла посуду. И казалось мне, будто это комната моего брата; я мечтала, чтобы Марат и в самом деле оказался сыном того солдата-каракалпака.

Горе тяжко подействовало на нас обоих, заставило забыть о многом. Но слова тети Хажар о гибели ее мужа!.. Те слова, что мы слышали из коридора. Он погиб, спасая ребенка!.. Человек, спасший меня, остался жив, иначе и я погибла бы с ним вместе. Но…

И я начала осторожно заговаривать с Маратом о его отце, о последних весточках с фронта…

— Отец писал, что настоящий мужчина всегда должен высоко нести голову, — однажды сказал Марат. — Между прочим, знаешь, один лейтенант из милиции недавно выяснял все подробности о моем отце. Я так и не понял толком, чего он хотел. Может, не успели награду вручить, такое ведь случалось. Он даже брал все письма, проверял, где отец служил. Но вчера письма вернул, извинился: „Оказывается, это не тот, кого мы ищем…“

От волнения у меня ноги подкосились. Я едва не выронила тарелку, которую вытирала, и присела на стул. Неужели снова рухнули все мои надежды?..

На следующее утро я бросилась разыскивать лейтенанта Ембергенова.

При виде меня он развел руками:

— Сестренка, прости, что я поторопился с обещанием размотать этот трудный клубок. Представь себе, Муратов, муж этой умершей женщины, совершил такой же подвиг, как и тот, кого ты ищешь. В белорусской деревне в горящем доме он услышал плач ребенка, бросился на помощь. Ребенка спас, но сам умер от ожогов…

Так вот что имела в виду тетя Хажар, когда говорила о своем муже! Благородный человек с большим, самоотверженным сердцем. Только не тот, кого я ищу.

В этот вечер я впервые не смогла пойти к Марату. Оборвалась какая-то незримая ниточка, развеялась мечта о брате, которому необходима моя поддержка, помощь. Как я теперь приду к нему? Кто я для него?

С тяжелым чувством, от которого не могла освободиться, я присела к столу, раскрыла учебники. Перигуль ушла мыть посуду — мы недавно поужинали. Она ни о чем не расспрашивала, только порой поглядывала на меня внимательно.

Вдруг дверь отворилась, и вошел Марат. Поздоровался. Вежливо присел на стул у двери.

Я заметила румянец волнения на его смуглых щеках. Айзода, по обыкновению сидевшая у зеркала, вскочила, глаза ее сияли. В эту минуту она показалась мне особенно красивой. Марат поднял на нее взгляд, но тут же отвернулся и покраснел еще сильнее.