Тулепберген Каипбергенов - Ледяная капля

Шли месяцы, а поиски все не давали результатов.

За это время я научилась почти свободно разговаривать по-каракалпакски и в больнице совсем уже освоилась.

На втором году моей работы к нам положили старую женщину — тетю Хажа́р. Она болела долго, тяжело и была очень слаба. И я принимала ее — была тогда дежурной. Постелила ей постель, помогла улечься поудобнее. Сама не знаю отчего, но старушка эта сразу показалась мне необычайно близкой.

Я стала особенно внимательно ухаживать за ней — сама ее переодевала, постоянно поправляла постель, чтобы не было складок на простыне. Она даже есть не могла самостоятельно — либо сестре, либо санитарке приходилось ее кормить. Мне казалось, что тетя Хажар ест гораздо лучше, когда именно я кормлю ее. Осторожно, по ложечке, я вливала ей в рот чай. От слабости старушка не могла произнести ни слова, но когда она глядела на меня, глаза у нее становились добрые-добрые, а иногда она дрожащей, исхудалой рукой ласково гладила мои волосы. Наверно, хотела поблагодарить.

Но однажды старушка почувствовала себя лучше и смогла заговорить. Спросила мое имя. Я ответила.

— Как же так, дочка? — удивилась она. — Ведь ты русская.

Я улыбнулась и пожала плечами. Улыбнулась и старушка. Лицо ее расцвело, морщинки так и засияли тонкими лучиками от доброй улыбки.

— И чего я спрашиваю? — сказала она самой себе. — Назвали же наши соседи своих детей Юрой и Тамарой. А я все мечтала, что у меня будет дочь и я назову ее Гульзар, потому я и удивилась.

— Ваш муж жив? — спросила я торопливо.

— Нет, милая…

Она отвечала с трудом, неохотно, но мне не терпелось узнать все до конца.

— Ваш муж был на войне? — спросила я.

— Какой же настоящий мужчина не был на войне?

— И вы говорите, он мечтал о дочери, которую хотел назвать Гульзар?

Я спросила об этом и запнулась. Я хотела узнать все до конца, но за своей болью не ощущала боли, какую причиняю своей собеседнице.

— А в армии ваш муж где был? Как он выглядел? Он был рослый, широкоплечий?

— Да, дочка… — На этот раз она опять слабо улыбнулась. — Мне он казался самым рослым и самым широкоплечим. Он был красивый, с черными усами…

Я едва не вскрикнула: „Значит, вы моя мама! У вас есть дочь, которую зовут Гульзар!“ Но, сдержавшись, задала новый вопрос:

— А что муж писал вам с фронта?

— О, много писал. Только обычно добавлял, что в письмах всего не расскажешь, так много пришлось повидать всякого…

В дверях показалась доктор Айшагуль, окликнула меня.

— Зачем ты мучаешь больную вопросами? — накинулась она на меня в коридоре. — Ты ведь знаешь, как она слаба. Сейчас же перестань ее беспокоить!

Я молча кивнула.

Все чувства мои были взбудоражены. В тот день я допоздна не уходила домой после дежурства, пропустила занятия в техникуме. До полуночи сидела я у постели задремавшей старушки. Она спала тревожно, иногда со слабым стоном просыпалась от боли. Лекарства и уколы плохо ей помогали. К утру она опять почти не могла разговаривать. Но на меня не сердилась; выпростала худую руку из-под одеяла и погладила мои волосы.

На следующий день я стала расспрашивать доктора Айшагуль о ее болезни.

— Плохо, — ответила доктор. — Очень плохо. Она слишком поздно обратилась к врачам…

Но я не могла поверить, что нет надежды на выздоровление. Мне казалось, хороший уход и правильное лечение способны спасти человека от любой болезни. Часами, окончив работу, я просиживала у постели тети Хажар, держала ее морщинистую руку и, вглядываясь в ее лицо, пыталась убедить себя, что она поправляется, что ей лучше. Нередко у ее постели меня заставало утро.

С напряжением ожидала я минуты, когда тетя Хажар снова сможет заговорить. Ведь она так и не ответила на самый главный вопрос, который я, правда, и не успела задать: не упоминал ли муж ее хоть в одном письме, хоть одной строчкой про маленькую девочку, подобранную возле разбитой машины?..

Лейтенанту Ембергенову я рассказала об этом разговоре; мне показалось, что он очень заинтересовался. А я мечтала услышать из уст самой тети Хажар ласковое: „Доченька…“ Закрывая глаза, я слышала его, это слово, — порой оно звучало тихо-тихо, будто слабый шелест, а иногда настойчиво, умоляюще: „Помоги мне, доченька…“

Тетю Хажар навещал сын — Марат. Он учился в Педагогическом институте. Когда врачи сказали ему, что матери хуже, он стал приходить каждый день.

Стройный, смуглый, с курчавыми волосами, Марат напоминал Пушкина в лицейские годы. Был Марат сдержан, неразговорчив. Заставая меня у постели матери, он присаживался чуть поодаль и выжидал, когда я уйду. Ни словом, ни жестом он не дал понять, что мое присутствие его тяготит, но это было ясно без слов. Если я, уходя, оборачивалась, то видела, как сразу меняется его лицо: будто человек сбросил маску враждебной сдержанности и теперь лучится сыновней любовью и преданностью…

Начался новый учебный год. Я перешла жить в студенческое общежитие из маленькой неудобной комнатки при больнице. Вместе со мной теперь жили две девушки — Перигу́ль и Айзода́.

Айзода была на год старше нас. Она даже похвасталась однажды, что в первом классе сидела два года. Ее баловали в семье, ей показалось неинтересно ходить в школу, вот она и поступила вторично, на следующий год.

Высокая, чернобровая, с круглым нежным лицом и маленькой родинкой над верхней губой, Айзода была очень красива. Я только удивлялась, что она беспрерывно меняет прическу. То волосы у нее зачесаны высоко вверх и цилиндром увенчивают голову, то она распускает их по плечам и становится похожей на русалку или закручивает на лбу что-то вроде челки, остальные волосы заплетая в косу.

Интересно было посмотреть, как Айзода сидит у зеркала. Взглянет на себя и долго не может оторвать глаз. Перед зеркалом она смеется, хмурится, сердито двигает бровями, делает обиженное лицо, чуть ли не плачет. Вначале я очень удивлялась, но Перигуль объяснила мне, что Айзода хочет знать заранее, как она будет выглядеть, если при встрече с парнем засмеется, рассердится или вдруг заплачет.

Как интересно! Однажды, оставшись одна в комнате, я тоже попробовала смеяться перед зеркалом, но мне это быстро надоело. Да и девушке, смотревшей на меня из зеркала, далеко было до Айзоды!

А до чего мне хотелось стать похожей на нее! Хотелось так же вот носить платья, открытые, изящные, красивые, так же заразительно хохотать, чтобы даже прохожие на улице оборачивались с улыбкой.

Перигуль была совсем иная: спокойная, доброжелательная. И если сама я мечтала стать похожей на Айзоду, то других людей хотелось видеть такими, как Перигуль, мягкими и сердечными.