Евгений Добровольский - Испытательный пробег

— Ну сколько самолетов в год выпускается на грешной земле всеми авиационными заводами? Сто тысяч? Двести? Нет, друг мой. Меньше. Много меньше. То-то и оно, — говорит Игорь, расхаживая по комнате. — Мы ведь каждую минуту не думаем о том, что каждый шестой житель в индустриально развитой стране прямо или косвенно связан с производством да обслуживанием автомобилей. Нам задуматься надо. Каждый шестой!

— Дарю название для очередной статьи в «Четыре колеса»! Оцени — «Каждый шестой»! Неплохо, верно?

— Не понял.

— Заголовок предлагаю.

— Годится. Вот из-за того, что каждый шестой занят автомобильным делом, коренные перемены в общепринятых, сложившихся технологиях производства и в конструкциях автомобиля весьма затруднительны. Это означало бы резкое перераспределение занятости в смежных с автомобилестроением отраслях. Все вылизано. Мы живем во времена автомобильного декаданса. Изысками удивляем. Я это понимаю, сижу, не высовываюсь. А он встал. Уважаю! Ведь тут как: я заводской инженер, сначала у меня улыбка, а потом: а вдруг, если? И мурашки по спине, и восторг, я же понимаю, о чем речь!

— Игорь, я тебя очень прошу. Я уезжаю. И на двадцать дней.

— Геннадий Сергеевич, дыши спокойней, поезжай себе. Меня это заинтересовало, сейчас всех своих и наших соберу, на ноги поставлю, ты ж меня знаешь.

— Знаю, — сказал я.

— Мне кажется, он заслуживает большого уважения, — сказал Игорь.

Голос моего начальника прозвучал тихо и торжественно.

Хроника семейства Кузяевых начинается в стародавние времена, когда все Кузяевы были людьми крестьянского сословия и плотно населяли собой Чубаровскую волость Боровского уезда досточтимой в истории славной Калужской губернии. Ныне области.

Деревня Сухоносово, откуда произрастает стойкий кузяевский корень, лежит в ста километрах от столицы, если ехать, не сворачивая, по асфальту бывшей Старо-Калужской дороги, в те места, где «российское воинство под предводительством фельдмаршала Кутузова, укрепясь, спасло Россию и Европу», — как написано на чугунном памятнике, возникающем вдруг на возвышении среди сухоносовских, озимых полей, голубых овсов, стелющихся под ветром, и березовых, насквозь солнечных перелесков. Есть на памятнике и другая надпись. Любознательный краевед, с трудом разбирая старую орфографию, узнает, что «сей памятник воздвигнут на иждивение крестьян села Тарутина, получивших от графа С. П. Румянцева безмездную свободу». Тарутино и Сухоносово лежат рядом — соседи.

В старинных документах значится, что упомянутый граф Румянцев в воспоминание славных событий 1812 года уволил 745 душ крестьян и дворовых в звание свободных хлебопашцев, а те за эту свободу обязались заплатить за бывшего своего владельца его долг Санкт-Петербургскому опекунскому совету в размере, или, как тогда выражались, — в количестве 60 тысяч 600 рублей ассигнациями. Все происходило баш на баш, и благородные воспоминания событий — ложь, но только начальство принято было благодарить вслух, о всех его деяниях говорить с уважением, про себя же при этом думать разрешалось как тебе угодно, ради бога, кому интересно, тем более что графский долг выплачивали двадцать один год и «без всякого со стороны бывшего владельца вспомоществования».

Двоюродный дедушка Михаил Егорович, тряся седой головой, рассказывал Игорю Кузяеву в пионерском лагере в Малаховке в родительский день, когда Игорь был пионером — его не отправили к дяде в деревню, — что Кузяевы ходили на заработки в Москву, занимались гужевым промыслом, а в военное время — воевали.

Игорь морщил лоб. На соседней даче заводили патефон — знаменитый в те поры тенор Вадим Козин щемящим голосом просил отворить калитку, отворить и войти в тихий сад, словно тень… На мачте на ветру бился красный флаг. Родители кормили своих клубникой из промокших кульков. За лесом, за соснами в железном скрежете проносилась, мелькая на солнце, зеленая электричка. Про историю Игорю было неинтересно. Он весь стремился в будущее. В пробег. В полет. Чтоб выше всех, быстрее всех, дальше всех. Он видел себя в гремящем вагонном тамбуре, наполненном солнечным ветром. Вперед! Вперед! «Не забудь потемне-э-э-е наки-и-дку…» — пел соседский патефон. Игорь мечтал стать ворошиловским стрелком, орденоносцем, инженером-автомобилестроителем — вот ведь единым махом и не выговоришь — «автомоби-ле-строителем» и работать на автомобильном заводе имени Сталина, как папа. Строить грузовики ЗИС-5. Дедушку слушал он вполуха.

Когда-то давным-давно кузяевские старики ходили с Суворовым через Альпы, служили в драгунах и кавалергардах по конной части, в крепостной тяжелой артиллерии, в егерях, в гренадерах, а если имена тех Кузяевых не сохранились, то это, по мнению дедушки, произошло исключительно по недоразумению.

Много войн на памяти Кузяевых, и эта хроника, чтоб дойти до наших дней, должна начаться с войны, с морского похода и сражения, развернувшегося далеко от родной калужской земли.

Утром 2 октября 1904 года русская эскадра, разделившись на четыре эшелона, начала сниматься с либавского рейда.

В два часа пополудни последний корабль вышел в море и занял свое место в походном ордере. Накануне был шторм. Балтийское море, еще не успокоившись, катило навстречу крупную свинцовую зыбь. Низкое серое небо поливало мелким дождем броневые палубы, башни, надстройки. Ветер трепал мокрые брезенты на мостиках и рострах. Эскадра шла вперед, имея ход в десять узлов. Путь предстоял неблизкий: вокруг Африки на Дальний Восток, чтобы отомстить коварному врагу за «Варяга» и «Корейца» и прийти на помощь доблестным защитникам Порт-Артура.

На мачтах флагманского броненосца то и дело поднимались сигнальные флаги. Адмирал нервничал.

Он вообще был человеком нервным и вспыльчивым, являя собой тот тип военачальника, который в случае успеха считается большим оригиналом, а в случае поражения-самодуром. Герой турецкой войны, георгиевский кавалер адмирал Зиновий Рожественский был высок ростом, красив и резок. Среди других он отличался несомненной честностью и строевой подтянутостью, что импонировало государю. «Есть! Так точно! Будет исполнено!» Как, в сущности, мало нужно, чтоб считаться талантливым флотоводцем!

Его величеству хотелось видеть в хмуром, бородатом адмирале командующего суворовского типа. Интеллигенты надоели. Реформы, рефлексы, предложения, особое мнение на каждый случай — это все не то. На кровавое дело надо посылать человека пусть грубого, неотесанного, но несомненно храброго. И деятельного. Именно таким и видели в свете контр-адмирала Рожественского, уже в походе получившего второго орла на погон и почетный чин генерал-адъютанта, чтоб по возвращении с победой иметь счастье состоять при священной особе государя императора.