Евгений Добровольский - Испытательный пробег

Наверное, это и называется смятением. В тот вечер я находился в смятении, а то с чего бы гнать мне мой автомобиль, мой зеленый BA3-2101 по ночной Москве, думать взрослому человеку о разных фантастических аппаратах, как мальчишке, и сочинять разговор со старичком Марусиным, который давно уже принял легкое снотворное, и спал в своей теплой постельке, и видел тихие сны. И голос Степана Петровича звучал издалека. Он несколько раз повторил:

— А батя мой был матросом…

Сразу после пасхи, в начале фоминой недели в Москву приехал отставной студент Дмитрий Дмитриевич Бондарев, Митя.

В узкой поношенной железнодорожной шинельке, в суконном теплом картузике, с пледом через плечо он прошел вдоль поезда, мимо пыльных вагонов, мимо пышущего жаром локомотива, сгибаясь под тяжестью двух тяжелых чемоданов, остановился у выхода в город. Его никто не встречал.

Был яркий весенний день. На привокзальной площади, сколько хватало глаз, колыхалась и шумела голосистая толпа. Кричали извозчики — зазывали седоков. Торговки торговали теплыми сайками, квасом, котлетами, цветами. Букетиками из лиловых подснежников, перевязанными суровой ниткой. «Фиялки! Фиялки! Купите фиялки!..» На солнце горели церковные купола, окна, лужи — все казалось золотым, ярким, звонким, так что смотреть невыносимо, и смешно, и радостно.

Митя с улыбкой оглянулся по сторонам, вытянул из кармана плоский черепаховый портсигар. Подскочивший носильщик, локтем утирая пот, поинтересовался услужливо, не угодно ли будет барину поднесть чемоданчики. Митя отказался.

Его никто не встречал, хотя несомненно должны были встретить. Перед отъездом была отбита телеграмма и получен ответ, его ждут. То есть даже очень некрасиво получалось.

Солнце медленно скатывалось к вечеру, но ничего вечернего ни в освещении, ни в настроении толпы еще не чувствовалось. В московском воздухе пахло свежим хлебом и лошадьми. Солнечно было. Бодро.

Митя стоял, прислонившись к фонарному столбу, курил папироску. Папироска была дешевенькая, 6 копеек — 20 штук, называлась «Трезвон», ну да Митя в те поры был непривередлив. Большим джентльменом и ценителем комфорта он станет позже, а тогда, накурившись, он купит у разносчика пирожок с ливером (господи, бог ты мой!), потом еще один — с капустой (час от часу не легче!) и снова закурит, это уже от нечего делать, потому что хуже того нет: ждать и догонять.

Он ждал. Он был уверен, его встретят.

«Фиялки! Фиялки! Фиялки!» — кричали рядом.

Конечно, его должны встретить, а то бы он сразу же нанял извозчика и доехал бы до Тверской заставы, где в меблированных комнатах «Смоленск» — плата за проживание от 75 копеек посуточно — проживал великий человек, будущая гордость России, авиатор, спортсмен и красавец Кирюшка Мансуров.

Время тянулось медленно. Солнце грело плечи и спину, а ноги и руки стыли. Прошло часа полтора, никак не меньше, прежде чем странный звук заставил Митю насторожиться и вытянуть шею, вглядываясь в даль.

Сквозь людские голоса, весеннее звонкое шлепанье и кляпанье, сквозь мокрое цоканье копыт вдруг донесся до него шум работающего автомобильного мотора, и этот шум, сразу же внеся в уличную жизнь четкое и упорядоченное начало, приближался.

Со стороны Москвы-реки, с раскисшей набережной яростно катил к вокзалу ярко-красный автомобиль.

Кирюшка в прорезиненном параплюе, в шлеме и в перчатках с крагами сидел за шофера и, крепко вцепившись в деревянный руль, гнал к вокзалу. Толпа шарахалась в стороны. Где-то грохнулся оземь тяжелый ящик, заржала лошадь, засвистал было городовой, но все это не имело уже никакого значения. Автомобиль шикарно подкатывал к ступенькам у главных вокзальных дверей.

— Митька! — издали заорал Кирюшка. — Здорово, сибирский житель, паровозная твоя душа!

Он спрыгнул на мостовую и, широко раскинув руки, путаясь в параплюе, кинулся к Мите.

Обнялись, расцеловались.

— Ну ты хорош, Кирюшка, я уж тут решительно замерз, и путейный жандарм смотрит, чего стою. Того и гляди, чемоданы начнет проверять.

— Пускай его! Главное, встретили!

— Лучше поздно…

— Какой поздно? Зато прогресс! В двадцатом веке живем! Вот познакомься — господа инженеры, — энергичным жестом Кирюшка указал на двух молодых людей, восседавших на заднем сиденье красного автомобиля. — Потеснитесь, ребята. А чемоданищи у тебя тяжеленные. Золото, что ли, привез? Давай залазь.

Митя грохнулся на жесткую скамейку, обтянутую холодной кожей. Ребята потеснились и поулыбались для начала знакомства, как того требует приличие. «Небось Мансуров наговорил им про меня с три короба», — подумал Митя и, откинувшись, поправил свой картуз, чтоб не слетел при автомобильной-то езде.

— Нам повезло, что мы застали вас на месте, — проговорил один из инженеров.

— У нас авто не заводился. Я предлагал взять лихача, но Мансуров ваш уперся и ни в какую… — добавил второй и поправил новенькую инженерную фуражку с синим бархатным околышем и двумя скрещенными молоточками над лакированным козырьком.

Оба инженера выглядели до неприличия молодо. Одного звали Василием Ивановичем Строгановым, Базилем, другого — Сергеем Осиповичем Макаровским. Но в первый момент Митя ни имен, ни фамилий, ничего не запомнил.

Мансуров, взобравшись на шоферское место, нажал на акселератор, мотор принял обороты, загудел, и авто, рывком взяв с места, подпрыгивая, покатился.

Описали по площади широкую дугу, и дугой же поплыли купола, окна, весенние лужи. Со всех сторон ударили московские ветры. Запомнилась скорость, тряска, запах газолина, и черная старушка на углу стояла, крестилась, старая: что еще за наваждение такое, антихристов снаряд катит!

Выскочили на Садовую. Набрали скорость и через каких-нибудь полчаса ехали уже по Тверской, обгоняя желтые с красным трамваи и рессорных лихачей на дутых шинах. На дутиках. У заставы свернули на Брестскую, а там было рукой подать до меблированных комнат, именуемых «Смоленск».

Ворота стояли настежь. Не сбавляя скорости, Кирюшка круто повернул и, ворвавшись во двор, осадил машину возле экипажного сарая.

— Приехали, ваше благородие! Вылазьте.

— Ты настоящий шофер, Кирилл! Я такой езды не видывал, вот тебе честное слово! Когда только ты выучился?

— Выучился, Митрич, выучился. Нужда научит. Зайца сельтерскую заставили разливать, косой боялся: шипит. Так били промеж ушей, и вот, превозмог! И еще теперь спички зажигает.

К автомобилю между тем подскочили два дерзких лакея. Рожи мятые. Подхватили чемоданы, понесли. «Кирюша, куда это они?» — «Ничего, разберемся». И от всей этой скорости, вдруг обрушившейся на него, Митя совершенно растерялся.

Жил Мансуров в третьем этаже. В его аккуратном номере у окна, завешанного густым тюлем, в зеленой кадке стоял фикус. На стене — ковер с русалкой. Возле печки на полу — березовые дрова. На случай, если станет холодно.