Евгений Добровольский - Испытательный пробег

«Ну и хват, — подумал Георгий Николаевич, — откуда ж он данные по Руссо-Балту достал, ведь берегут же как зеницу ока! Ловок…»

— Если начинать автомобильное предприятие, надо создать акционерный капитал. И капитал значительный. Кто рискнет, назовите солидные имена.

Тут, пожалуй, Павел Павлович был прав. Яковлев начал говорить об энтузиазме, о распространении мелких акций, но на значительные суммы, однако, слова его не получили конструктивного воплощения, тем более что серый человек позвал к столу.

— Самое важное сейчас не пропустить время! А время, оно эвон как подпирает! — волновался Яковлев. — Итальяшки да французики двигают автодело вовсю… Про Америку молчу.

Степан одобрительно кивал головой. Говорили, что из всех братьев он самый рисковый. Поняв, что Павел Павлович осторожничает, Яковлев обращался теперь к нему.

— Военные дадут заказы. Куда они денутся? Их списывать не резон. Есть данные, что вот-вот начнется формирование двух автомобильных рот. Да и то надо учитывать, автомобиль придется впору деловому человеку — промышленнику, инженеру, доктору… В сельской местности богатые селяне… Я говорил. Я повторяюсь.

— Полноте, свет мой, у нас в городах-то дорог нет. Царь-колокол есть, Царь-пушка есть, а дорог нет!

— Автомобиль пробьет себе дорогу стальной грудью! Все увидят его выгодность, начнется прокладывание автомобильных путей сообщения.

— И в этом вопросе тоже нельзя терять времени, — вставил Степа.

— На Руссо-Балте в Риге достигнуты определенные успехи, и списывать их нельзя. Но Руссо-Балт нацелен и на то, и на другое, и на третье, вот почему он не может быть серьезным конкурентом для тех, кто широко подойдет к этому вопросу! Возьмет свою линию.

— Хорошо. — Павел Павлович кивнул. — Я обязуюсь рассмотреть все без предвзятого мнения. Сергей не раз говорил нам, что у вас имеется полный проект со всеми техническими и финансовыми обоснованиями. Ознакомьте нас, и не будем пороть горячки. Время еще есть. Материалы при вас?

— К вашим услугам.

— Вот и лады. Не обязуюсь управиться за день, два, но через неделю, полагаю, мы сформулируем наш ответ. Сегодня лишний раз я убедился, что вы из всех торговых людей наших наипервейший патриот техники.

— Скромно соглашаюсь. А слова ваши, Павел Павлович, то, что вы сказали в адрес русских механиков, когда вспоминали этого Леонтия Шамшуренкова, обидные слова меня покоробили.

— Извольте миловать, если так. Виноват.

— Помнится, батюшка ваш Павел Михайлович был со мной по делам в Петербурге и там рассказывал нам притчу про крестьянина и камень. Припоминаете? Если нет, я напомню, не боясь отнять времени. Значит, случилось это в Санкт-Петербурге при сооружении памятника Петру Великому, что в Александровском саду. Будто бы от подножного камня, в силу неосторожности или по какой иной причине, был отколот огромный кусок. Его следовало убрать, но недоумевали как. Немцы разные, большие искусники да инженеры ученые предлагали всевозможные проекты, но выговаривали значительные суммы, коих в смете не предусматривалось. Допустим, до двух тысяч просили.

— По тем деньгам…

— Камень тяжелый, надо погрузить, вывезти, платформу надо изготовить, лебедки подъемные.

— Взорвать надо было, — посоветовал Степа.

— Так это ж известная история, — усмехнулся Павел Павлович, — припоминаю чего-то…

— Обломок следовало раскаливать на огне и поливать ледяной водой, — заволновался Сергей. — От разности температур в монолите образуются трещины.

— Видимо, предлагались и такие решения. Но опять же затраты: калить его, воду студить. А тут случился проезжий мужик, дурак дураком. Послушал, что умные люди говорят, какие планы строят, и предложил свои услуги. Взялся убрать камень не за две тысячи, а за двести рублей.

— И убрал, — подтвердил Павел Павлович.

— И убрал, — согласился Яковлев. — Боюсь соврать, но, кажется, в одну ночь. Сродственника вызвал, вдвоем работали.

— Прелестно!

— Не иначе распилили, а?

— Это пускай немцы пилят, они кропотливые. А наши те шапки скинули, на руки плюнули, выкопали ямку. Камушек туда скатили. Сверху засыпали, ну, а лишнюю землю, надо думать, увезли. Вот русский подход!

— А ведь ловко! Насмешили вы, Георгий Николаевич.

— Я не смешить хотел. Притча эта нравится мне за то, что отражает чисто русский подход к делу. Нам придется создавать автомобиль по-своему. И люди найдутся, и сила, уверяю вас. А нам автомобиль этот нужен, как никому другому. У нас необозримые пространства, нам транспорт нужон, иначе задохнемся. Снабдите автомобилями Сибирь, Украину, центр наш, дороги пробейте до Урала, на север, на юг — и перед вами другая страна.

— Это интересно, — ласково перебил Павел Павлович и взял гостя за локоть.

Больше об автомобилях не говорили. Погуляли по саду, вспомнили общих знакомых, пили на террасе чай, а когда начало смеркаться, Сергей проводил Яковлева до станции, но в Москву вместе не поехал.

В поезде, откинувшись на мягком диване, Георгий Николаевич перебирал события дня, усмехался. Проводник принес керосиновый фонарь. Светлый мазок отразился в вагонном стекле и поплыл, поплыл покачиваясь. Далеко в полях еще светилась на закате желтая полоса, гудел паровоз, вагон скрипел натяжно. Георгий Николаевич усмехался. Особенно веселила его изысканность Павла Павловича, вкрадчивость голоса и манер. Он вспоминал белый соус в соусниках с неведомыми гербами, упругую крахмальность салфеток в вензелях и стол «по-простому» на пять хрусталей. Избаловались парни, думал, и намеревался как-нибудь при встрече рассказать, как обедал основатель дома Рябушинских дедушка Михаил Яковлевич, торговавший в холщовом ряду. Тот копейку берег, не выжмешь. Идти в трактир дорого и в деле заминка, ждал разносчика. Разносчик пробирался вдоль ряда, тащил в корзинке под ватным, обсаленным одеялом, чтоб не застыли, щи с требухой и кашу. А под мышкой у него зажаты были деревянные миски. «Обед горячий… Горяченький… Ка-а-му обед, степенные»… Брал первый Рябушинский на гривенник щей, хлебал с присвистом. Пустую чашку ставил на пол, ее облизывали рядские собаки. К слову, чашек тех вроде бы и не мыли вовсе. Только вытирали полотенцем, которое лежало поверх одеяла. А серебро, гербы, хрустали — все это потом появилось. Не сразу.

Сын Михаила Яковлевича Павел Михайлович тоже не с серебра ел, хотя капитал имел миллионный. Устраивал ткацкую фабрику, мануфактуры скупал, вместе с братом Васей, тем «самым пронзительным Рябушинским», которого уважал Яковлев за коммерческий талант, получил первую гильдию, поставил дом на загляденье всей Москве и строго блюл древлеправославное благочестие. Никонианской веры не признавал. Не пил, не курил, осетрину на пару и соусов разных не кушал. От первого брака имел шестерых дочерей, всех их поместил в Благородный пансион, потому что на пятидесятом году добился развода, женился второй раз на восемнадцатилетней красавице Александре Степановне Овсянниковой, дочери того петербургского мукомола, которого известный судебный деятель Кони назвал самодуром-миллионщиком. Мельницу он там свою поджег из каких-то коммерческих соображений, ну, да не о том речь. Выйдя за Рябушинского, Александра Степановна родила ему десять сыновей и шесть дочек: