Евгений Добровольский - Испытательный пробег

В день благовещенья в утреннем радостном беспокойстве доктор, позавтракав и кинув салфетку, выносил на балкон клетку с зябликом. С утра дворник специально отдирал с балконной двери замазку и бумагу, выдергивал из щелей вату, напиханную на зиму. «Лети, птица, — ласково говорил доктор. — Лети…» — И верил…

Как и договаривались, сначала служил Кузяев у доктора в кучерах, яковлевский механик, француз Мишель, учил управлять автомобилем. Через полтора года Петр Платонович сдал экзамены при Московском автомобиль-клубе, получил шоферский диплом, представил в городскую управу две фотографические карточки при медицинском свидетельстве, подписанном Василием Васильевичем и удостоверяющем, что Кузяев обладает нормальным зрением, таким же слухом и крепкой нервной системой. На автомобиль выдали номерной знак.

Было это жарким летом 1907 года. Палило солнце. По бульвару летел тополиный пух. В кинематографе на углу звонили к началу сеанса. Шумела Сухаревка.

Первая неделя ушла на показ автомобиля. Доктор без устали ездил по знакомым. Выходили на улицу. Смотрели. Шумно удивлялись все вместе. В который раз! Возили дам на пикник в Сокольники. Дамы восхищались быстрой ездой и пели песни. «Из-за острова на стрежень… На пра-а-стор речной валны…» Петр Платонович объяснял господам устройство автомобиля.

Через неделю решено было достроить гараж, выкопать рядом кладовую для бензина. Пришлось вызывать братьев. Они все так же служили на «Бромлее», старший Петр Егорович — кузовщиком, средний Михаил Егорович — маляром, младший Вася-Васятка учился на обойщика.

Братья снимали комнату в переулке на Шаболовке. Окно выходило в огород. Картошка там дивная росла и выпас был, коз шаболовских выгоняли. На подоконнике стояла банка, куда сливали спитой чай. Там лениво покачивался толстый чайный гриб.

Хозяйственный Петр Егорович выращивал под окном ранние огурцы и все уговаривал квартирную хозяйку завести корову. Та сомневалась. Сошлись на козе.

Братья жили дружно, по праздникам навещали Петра Платоновича и непременно приносили с собой гостинца. То лукошко клюквы, то кувшин козьего молока, то морского жителя, стеклянную игрушку в виде чертика, на голове которого была пипетка. Когда на пипетку нажимали, морской житель не стыдясь пускал из себя струйку, за что его еще называли банкир Зингер. Оно понятно, при таких деньгах банкир мог позволить…

Братья обещали быть к семи. Петр Платонович вымыл автомобиль, протер замшей и, ожидая родных, сидел рядом с дворником на бревнышке у ворот. Курили, беседовали.

— Это что ж за времена пошли, — жаловался дворник. — На Божедомке Фильку Косого ножичком пырнули. Татаре, сказано, деньги не поделили. Крали, крали, и на вот. — Дворник высморкался, приложив палец к ноздре. — Полиции нет. Навалилось времечко… Вот оно подоспело.

— А чего Филька говорил?

— А чего говорить, мертвый, сказано. Отошел в царствие небесное.

— Вот те на! Тревожный момент.

— Ворона кума. Тревожный… Теперя, как в темный час на бульварде караул кричат, я с места не стронусь, вот те крест! Фортку, значит, отворю, рыло высуну, кричу: «Иду!» Вот он я, а сам еле жив. Жутко дело.

Дворник был мал ростом, конопат. Зимой и летом носил валенки и теплые портки, жаловался на простуду в костях. Доктор его лечил, но войти в сторожку не мог, уж очень там был дворницкий дух.

У соседей за забором вовсю дымил самовар. Дым стлался смолистый, шишечный.

— Откель столько шишек Маркеловы берут, ума не приложу.

— Воруют в окружающем пространстве.

— Ой, правда? — Глаза дворника блеснули. — Шуткуешь? Все бы шутить молодым. Пойду, что ли, ворота замкну. Ох, лень наша матушка… — Дворник покряхтел, кивнул на автомобиль, торжественно блестевший в закатном свете. — Вот они живут… Деньгу некуда девать. Это ж мужику всю жизню работать да работать. А наш-то тьфу — и вот! Оно бы барином родиться… В других странах не так.

— Он доктор. Считай, сколько лет учился.

— Учился, — передразнил дворник. — А ты что, не учился?

Кузяеву такая постановка вопроса была приятна.

— Ну, учился…

— А сколько жалованья тебе?

— Для начала семьдесят пять рублей на каждый месяц.

— А ему?

— Я не знаю, — уклончиво отвечал Кузяев.

Некоторое время посидели молча. Пахло самоварным дымом. На бульваре играла военная музыка. Была суббота.

— Чего ж ты с такими деньжищами делать будешь? Запьешь? Ну, житуха! Слушай, Петр Платонович, а сынка моего можешь в ученики взять?

— Если парень с головой, так и поучу. Отчего ж не поучить, — солидно отвечал Петр Платонович. — Это можно.

Тут как раз появились братья.

Шли по старшинству, первый Петр Егорович, крепкий, рослый, служить ему пришлось в крепостной артиллерии, за ним вышагивал шустрый Михаил Егорович, шел и все крутил головой, косил по сторонам, а уж сзади вприпрыжку поспевал Вася-Васятка в новом темно-синем картузе с лакированным козырьком.

— Привет, православные!

— Бог помощь!

— А ты смотри, Василий, автомобиль какой красивый, точно архиерейская карета!

— Дядь Петь, прокатишь?

— Прокачу.

Дворник со всеми поздоровался за руку, Петр Платонович расцеловался.

В гостинец братья принесли три фунта ореховой халвы. Федулков, оглядываясь, поспешил ставить самовар.

Осмотрели гараж. Не спеша все измерили. Прикинули, где рыть яму для газолиновой кладовки, посмотрели заготовленные материалы.

— В самый раз, — заключил Петр Егорович.

— А вот и не, — заспорил брат Михаил, шмыгая носом. — Связку как иделать? Стреха поверху-то пойдет, долбежки много, эвон глянь… а тут о… тама нет и айн, цвай, драй… распор куда иденем… в карман, а?

Ему попробовали объяснить, потом плюнули, пусть говорит, и он начал растолковывать свою точку зрения дворнику. Дворник его сразу же поддержал, они стояли вдвоем в сторонке, махали руками:

— Ну вот ведь, все загубят…

— Рази так?!

— Ох, люди, сказано… Лю-ди! Загубят!

Между тем два Петра — Петр Платонович и Петр Егорович — все вымерили еще раз, решили субботы не портить, а начинать с утречка. Сложили принесенный инструмент в гараж, на руках вкатили туда автомобиль и отправились на Трубу «в низок», был там такой трактир под названием «Встреча веселых друзей».

По дороге Петр Егорович не спеша рассказывал, как меняют артиллерийские стволы и какие отдают команды, когда неприятель тут он, рукой подать, а времени в обрез.

— Пер…р…вая орудия! — Петр Егорович поднимал тяжелую руку. — Паа… врагам отечества…

Васятка смотрел на него, открыв рот, а Михаил шел сумрачный, делал вид, что сердится и не слушает.

В трактире мест свободных почти что и не было. Дым стоял коромыслом. У буфетной стойки усталый хозяин подсчитывал выручку и зорко взглядывал из-под тяжелых век на гостей: как, что? Носились половые точно угорелые. Кипел засаленный самовар и вдалеке в чаду красной точкой теплилась лампадка перед образом в золоченом окладе.