Евгений Добровольский - Испытательный пробег

Настя гостила в Москве две недели. Петр Платонович сводил ее в цирк, показал воскресный торг на Сухаревке. Насте понравилась Сухаревская башня, которую почему-то все москвичи называли Сухаревской барышней и шутили, что пора ее обвенчать с Иваном Великим. Еще Насте понравилось гуляние в Сокольниках: люди все такие чистые и, видно, верующие в бога, прилично себя ведут, никто не дерется и пьяных почти не видно. Жизнь в городе приглянулась Насте обхождением и тем, что соседей много, есть на кого посмотреть и поговорить.

— Но я б здесь, Петруша, не жила, — сказала. — Все дома лучше, и ты, как хозяйство поставим, вертайся сразу.

— Деньги большие шоферам дают.

— А что в тех деньгах? Счастье в тех деньгах?

— Ну, не скажи. Счастье…

И наверное, тогда подумал Петр Платонович и решил, что с женой ему повезло: душевная. И, готовя гостинцы для деревенских родственников, купил для сватьи, Дуни Масленки, часы с кошкой. Когда пускали маятник, та кошка вертела глазами туда-сюда. Много лет спустя я видел эти часы в Сухоносове. Они еще ходили. Только кошка глазами уже не двигала, что-то там сломалось у нее внутри.

Когда стали провожать Настю на вокзал, оказалось, что придется ей везти два мешка и тот деревянный чемодан. Стояли во дворе, обсуждали, как половчей все увязать, мешки на плечо, один спереди, другой сзади, чемодан в руки. Тут как раз и случился доктор. Он вышел из дома проводить гостя — важного господина — и, увидев нагруженную Настю, сказал тому господину:

— Вот она, участь русской женщины! «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»

— И не говорите, — сказал господин, окидывая Настю быстрым вороватым взглядом, очень обидевшим Петра Платоновича и заставившим Настю покраснеть.

— Вот что, Петр, — встрепенулся доктор. — Возьмешь автомобиль и довезешь жену. Что за азиатство, в самом деле…

— Городская машина, — возразил Петр Платонович, — она по проселку абсолютно не приспособленная.

— А ей как, жене твоей, по проселку? — вскипел доктор. — Ты о том подумал?

— Ой, да не труд совсем, я ж и тяжельше носила, — еще пуще зарделась Настя.

— Где уж! — Доктор сделал строгое лицо. — Бери автомобиль, я тебе решительно приказываю!

Надо было отказаться наотрез, но Петр Платонович представил, как подъедет на ландолете к отцовскому дому. Шикарно-то как подъедет! И попутал его лукавый, хоть заупрямился бы он, прошло время, да ушел бы гость, Василий Васильевич, пожалуй, и остыл бы. А тут стал в позу, вези, и никаких! Петр Платонович крякнул, пошел отмыкать гараж. Осень стояла тихая, по утрам дороги еще не подмораживало и дождей не предвиделось.

— Я тебя на весь завтрашний день отпускаю, — уже в воротах крикнул доктор и вышел со своим важным гостем на улицу.

Выехали ночью, Петр Платонович запустил ацетиленовый генератор, по Москве ехали с зажженными фарами, а как добрались до Битцы, стало светать и можно было убирать огни.

Ландолет «морс» напоминал карету, тем более кузов на нем стоял зимний. Пассажиры ехали в салоне, а шофер восседал впереди, как кучер на облучке, с обоих боков открытый. Сзади было опускающееся окно, чтоб хозяин мог на ходу дать шоферу распоряжение, куда ехать, и впереди тоже было стекло от ветра и от дождя.

Как выбрались из Москвы, Петр Платонович посадил жену рядом с собой. Утро стояло тихое, желтые березы вдоль дороги качались под ветром. Так ехали они, объезжая колдобины и ямы. От деревни к деревне недобрым лаем встречали их ошалелые спросонья деревенские псы, в неистовстве вывертывали наизнанку слюнявое нутро, передавали дальше, как эстафету.

У Подольска обогнали они зеленый почтовый фургон. Форейтор протрубил вслед — лечу! ле-чу-ууу…

— Поспевай, почтовые… Держись, Настя!

Уже свернули на Тарутинский большак; Петр Платонович зазевался, колесо хряпнуло в яму, в автомобиле что-то лязгнуло, загремело, Кузяев убрал газ и, выжав тормоз, соскочил на дорогу.

Французская техника не выдержала. Как оказалось, лопнула муфта, которой кардан кренится к остову машины. Петр Платонович как был, ничего не подстелив, не скинув кожаной шоферской куртки, полез под автомобиль. Кардан безвольно свисал вниз, и ехать дальше не представлялось возможным. Но все-таки он достал из инструментального ящика молоток и два болта со съемной скобой, попробовал приспособить, но тут же и вылез, отряхиваясь. Испуганная Настя сидела на обочине, прижав к груди руки.

— Отъездились.

— Ништо, Петруша, ништо… В деревню вернешься… Проживем, — лепетала жена. — Люди живут… Дом продадим, корову, мама разрешит, заплатим твоему все… Не горе, Петруша, не горе…

— Ладно! — Он сел рядом, закурил, и надо ж такое, из-за поворота появился дядя Иван, сухоносовский пьяница и винокур.

Случалось, он неделями не просыхал, бузотерил, со всеми драться лез, рвал на груди рубаху: «Смотри, туркестанский покрой!» — но отличался живостью ума и безграничной доброжелательностью, когда бывал трезв.

— Здравствуйте… Здравствуйте… — запел он, раскидывая короткие руки. — Здрасте вам, Кузяевы! Чего сидим? Смотрим?

Долго объяснять не пришлось, Иван был мужик артельный. Тут же распряг, телегу откатили на обочину. Настя помогла.

— А кому нужна, ежели мне без нужды? Вернусь, цела будет. А то на том свете в лазарете сочтемся.

Подцепили автомобиль за постромки, покатили. Всю дорогу Иван держал под уздцы, шагал важный, строгий.

Выручил отец Платон Андреевич. Слазил под машину, все осмотрел и, подумав, пошел искать подходящую железяку.

За огородом был у него сенной сарай, пуня, а рядом сарайчик поменьше, куда он складывал разные железные предметы, которые ему попадались и, насколько позволяла фантазия, могли пригодиться в кузнечном деле. Через некоторое время он вернулся, снова кряхтя слазил под «морса», поерзал на боку, почмокал и велел разжигать в кузне огонь.

К обеду все было готово. Тем более поломка оказалась пустячной, но Петр Платонович, ясно, об этом и не заикнулся, поскольку отец очень расшумелся.

— Кто есть наипервейший мастер? — веселился, сверкая глазами. — Заводи! Едет! От так! Кто покойному Ивану Семеновичу гамбургскую молотилку до ума довел? Мы. Кто Липутину, барину, коляску выправил? Скажи, Полкан? Счастью не верь, беды не пужайся, сынок! Выручим. А барину своему ничего не говори, нипочем не узнает! Кузнецу что козлу — везде огород, скажи Иван, а?

— Скажу.

Хоть и время оставалось, но везти Настю в Комарево Петр Платонович уже не решился. Там дорога была неровная. Там могли быть сюрпризы. Тот же дядя Иван, вернувшись с телегой, потоптавшись на месте, согласился за рубль доставить Настю в лучшем виде. А Петр Платонович, отобедав с родными, тронулся в Москву.