Римма Коваленко - Хоровод

По вечерам стал нападать голод. Такой, когда не лень чистить картошку или заводить тесто для оладий. Голод не тетка. Хорошо, что в доме уцелели припасы картошки, муки и подсолнечного масла.

Никуда не рвалась, не шустрила, не заламывала руки: ах, пропадаю во цвете лет! Жила, как Робинзон на необитаемом острове, а что причиталось, само пришло. Только выгребла жареную картошку на синюю тарелку из сервиза — звонок. Сняла трубку, а в ней Файкин голос.

— Оля? Невыразимо! Ты в городе? Одна?

Вот уж кто не нужен — тут как тут.

— Одна. А что случилось?

— Еще не случилось, но что бу-у-дет! Ты в форме? Мы сейчас приедем.

— Что еще за «мы», — закричала на нее Оля, — я сижу в разгромленной квартире, в жутком трансе, никаких «мы»!

Но Файка плевала на ее транс и разгромленную квартиру. В голосе ее появились рычащие ноты, она чуть не захлебнулась от негодования.

— Дура! Затрапезная дура! Упускаешь свой единственный шанс!

— Какой шанс? Файка! Какой шанс?

— А такой, что один тип должен ехать за границу, и ему надо срочно жениться. Подзатянул с этим, а без жены не выпускают.

— Ты взбесилась, — упавшим голосом сказала Оля, — при чем тут я?

— О, господи, — Файка теряла терпение, — я же не даю гарантии, что он завтра потащит тебя в загс, но это шанс.

— Почему же ты сама этот шанс упускаешь?

— Потому что ему нужна красавица! — Файка хихикнула и тем озадачила Олю.

— Почему ты смеешься? Сколько ему лет?

— Я не смеюсь, — вздохнула Файка, — я завидую. А лет ему тридцать пять. Но он вполне. И порядочный. Согласен на фиктивный брак, без всяких поползновений.

— Ну это само собой…

Файка опять стала на нее рычать.

— Пошевеливайся, соглашайся и не думай, что я от нечего делать лезу в эту историю. Четыре парика и джинсовая юбка — это первое, что ты привезешь мне оттуда.

— Будешь спекулировать париками?

— Буду их менять, — ответила Файка. — Утром пепельный, потом черный, затем блонд, а вечером медный.

Оля посмотрела на тарелку с остывшей картошкой и сдалась. Замуж она ни за кого не пойдет, что еще за глупости. Но и вот так сидеть одной во цвете лет — тоже ничего умного.

— Ладно, валяйте, — сказала она, — только не раньше, чем через час.

Через час они появились. Оля не стала извиняться за беспорядок в квартире. Сняла перед их приходом газеты, которыми был накрыт рояль, сдернула простыню, охранявшую днем полки серванта от солнечного света, и большая с высоким потолком комната обрела свой внушительный вид. Родители покупали вещи редко, но метко. Старый рояль, издававший не звуки, а стоны, был привезен из комиссионного магазина. «Не дом, а исполнение желаний хозяев, выросших в подвале», — говорила Марианна. Она ненавидела рояль, который отнимал жизненное пространство и вводил гостей в заблуждение. То и дело кто-нибудь из Севкиных художников обращался к ней, кивнув на рояль: «Изобрази». Марианна дергала плечом, и Оля спешила ей на помощь: «Это трехногое чудовище — всего лишь памятник нашим предкам».

Она могла быть изысканной, так что гость, явившийся с Файкой, напрасно соорудил разочарование на своем лице. Нацелился на что-то более современное? Но это ничуть не больше, чем его личное дело.

— Вы играете? — спросил он.

— Я танцую и пою, — ответила Оля, — играет моя старшая сестра Марианна.

Он уловил вызов в ее голосе и пожал плечами.

— Граждане, — сказала Файка, — не будем отвлекаться от повестки дня нашего заседания.

— На повестке один вопрос, — сказал гость, — что надо сделать, чтобы этот прекрасный вечер улыбнулся нам? Сразу вношу предложение: давайте откроем окна.

Оля и Файка переглянулись и пошли открывать окна, а гость сел за рояль.

Было уже около одиннадцати, прохладный воздух хлынул в комнату, музыка полилась тоже прохладная, журчащая, как водопад из ущелья. Оля никогда не училась музыке, но отличала, кто шпарит самоучкой, по слуху, от тех, у кого в пальцах была школа. Этот учился музыке не год и не два. Он был выездным, это точно. Когда Файка поставила на край рояля бокал шампанского, он не схватил его, а лишь потом, когда доиграл, взял в руку и стал с этим бокалом ходить по комнате, изредка отпивая. При этом обнаружилось, что он красив: костюм без морщинки, прическа без волоска, отскочившего в сторону, туфли — будто только что со стенда выставочной обуви. Нехороша была только его улыбка, какая-то сладенькая, словно с конфетой за щекой. Файка поторопилась. Зачем было лепить о нем все сразу прямым текстом? Не знай Оля его намерений, все было бы не так. А то она знает, он знает, и оба в глазах друг друга — барахло.

— А теперь вы спойте или станцуйте, — обратился он к Оле, — что у вас лучше получается?

Имя его было Игорь, отчество Сергеевич. Говорил он с ней свысока и с Файкой разговаривал не лучше, Оле казалось, что они обе в его глазах ширпотреб, залежалый невостребованный товар.

— Лучше всего у меня получается, — сказала Оля, собрав всю свою выдержку, — один фокус: берем цыпленка, накрываем платком, и он там, под платком, превращается в петуха.

— Даже так? — Гость с жалостью посмотрел на нее. — Но где же взять цыпленка?

— Увы, — поддакнула ему Оля, — поскольку цыпленка нет, свернем этот концерт художественной самодеятельности.

— И не будем умничать, — добавила Файка.

Ничего не клеилось. Гость помалкивал, глядел из-за стола в раскрытое окно. Оля разозлилась: «Что такое? Кому, в конце концов, нужна жена, мне или ему?» Файка поднялась.

— Пойду домой. Надоели вы мне. Ничего-то вы не умеете: ни влюбиться, ни жениться, ни повеселиться.

— Сама виновата, — Оля говорила и смотрела на гостя, — не надо плюхаться сразу на два стула. Уж что-нибудь одно: или жениться, или веселиться.

Файка вышла в коридор, стала прилаживать перед зеркалом свой сбившийся парик, гость не двинулся с места.

— Фая уходит, — сказала Оля.

— Фая уходит, а я остаюсь, — гость глядел скучно, словно грустил: не хочется оставаться, но надо.

Оля испугалась: и в самом деле останется. Выскочила в коридор, схватила Файку за руку, втащила в комнату.

— Вот что, коллеги, как появились, так и уматывайте — вдвоем!

— Сколько паники! — Игорь Сергеевич на этот раз улыбнулся печально, без конфеты за щекой. — Мы умотаем. Благодарим вас, Оля, за прекрасный вечер, все было очень мило.

В прихожей он поцеловал ей руку.

— Завтра вечером я позвоню. Намерение мое не изменилось. Вы зря так всполошились.

— Это как вам будет угодно, — ответила Оля.

Она закрыла за ними дверь и прижалась к ней спиной. Точно так стояла в одном кинофильме героиня, когда человек, которого она любила, вдруг признался ей в любви и выскочил из квартиры.

После гостей осталось полкоробки конфет и треть бутылки шампанского. Оля переложила конфеты в бумажную салфетку, вино вылила в раковину. Утром вынесет из дома бутылку и коробку, и ни у кого из родных, когда они заявятся, не будет никаких вопросов. Вопросы появятся поздней. Мать скажет: «Объясни мне, как это ты, имея всю жизнь перед глазами не тот пример, сумела фантастически устроить свою жизнь?» «Ты его любишь?» — спросит Марианна. «Нет, — ответит ей честно Оля. — Но буду век ему верна. И хватит об этом, Марианна. Ты вот второй раз замужем по этой самой любви, и что толку?»