Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Полуянов мог бы преподать урок новому главному инженеру: «Вот так-то, Александр Иванович, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь».

Планы и расчеты по двухсменке были утверждены в управлении, назначен и день нового рабочего расписания — второе января нового года, и тут, как гром среди ясного неба, телефонный звонок. Сначала звонок, а наутро официальный документ: переход на двухсменную работу отложить. Причина четкая и сверхуважительная: в середине первого квартала соседний хлебозавод начинает реконструкцию, и, как водится в таких случаях, план выпуска хлеба «раскидывается» по другим предприятиям города, причем на голову хлебокомбината возлагается основная часть этого плана.

Видимо, реконструкция только называлась реконструкцией, а на самом деле там затевали новое строительство хлебопекарного цеха, потому что при реконструкциях план не снимался целиком. Так или иначе хлебокомбинату от этого не было легче. Двухсменка, а вместе с ней упразднение ночной смены летели кувырком, или, культурно выражаясь, откладывались на длительное время. Полуянову предстояло известить об этом главного инженера.

В последние дни он то и дело сообщал своим сотрудникам что-нибудь неприятное. Залесскую огорошил известием, что новый способ хранения хлеба внедряться не может без рекомендации управления, сенсации из журнала «Химия и жизнь» — им не указ, они не научный институт, а производство, так что пусть хлеб ночью не черствеет проверенным способом. Начальника сухарного цеха Долю вывел из себя, заявив, что раньше декабря не сможет дать ему отпуск: цех только-только набрал ритм, избавился от повального брака, стал выполнять план, и надо все это закреплять.

Доля, всегда спокойный, тут вдруг вспыхнул:

— «План, план!» У меня, может, тоже есть свой личный жизненный план!

Пришлось вызвать председателя завкома и спросить, в каком месяце по графику положено идти в отпуск товарищу Доле. На что был дан спасительный ответ, что начальник сухарного цеха вообще в начале года не делал заявку об отпуске, так что администрация может поступать по своему усмотрению.

— Тогда хоть несколько дней дайте… — чуть не плача попросил Доля.

Сошлись на том, что он получит недельный отпуск, а остальное догуляет потом.

Полуянов перелистывал предписание, пришедшее из управления, и ждал главного инженера. Но его не было, а явился Филимонов.

— Федор Прокопьевич, может быть, вы мне объясните, что у нас происходит с ремонтниками? Какие-то анкеты, опросы, проверки, а починить ореходробилку некому.

В кондитерском цехе было кому починить, там чуть ли не каждый второй работник или ремонтник в прошлом, или умелец. Директор давно обнаружил, что кондитеры не ждут, когда к ним явится по наряду ремонтник и отладит поломку. Даже хотел предложить Филимонову поделиться опытом с другими, как это у них так получается. Но всякий раз, глянув на начальника кондитерского цеха, откладывал свое намерение: слишком раздулся от самодовольства Филимонов, а от такой просьбы и вовсе может лопнуть.

— Давайте я вам ее починю, вашу ореходробилку, — сказал он Филимонову.

— Как это понимать?

— Так и понимайте: приду в цех и починю.

Филимонов махнул рукой и пошел к двери. Не прошел номер. Не ради ореходробилки явился, вот и ушел разочарованный.

А Волкова все не было. Федор Прокопьевич позвонил в ремонтную мастерскую. Волков был там. Подошел к телефону, пообещал, что через пять минут появится.

Пришел и заполнил собой весь кабинет. Кабинет большой, но у Волкова дар такой — притягивать к себе взгляды, куда ни посмотришь — везде он.

— Есть новости? По лицу вижу — плохие. По-моему, был здесь Филимонов и жаловался на меня. Копаю под него, рою, народ восстанавливаю против его персоны, так?

— Не совсем. Ореходробилка у него поломалась, починить некому.

Волков рассмеялся.

— Федор Прокопьевич, если бы Филимонов работал где нибудь в другом месте, я бы им восхищался. У Филимонова в цехе некому починить ореходробилку! Я разговаривал с рабочими его цеха: что такое, товарищи? Почему у вас никаких претензий к ремонтникам? Это же ненормально — ни одной жалобы. Даже на орлов из бригады Колесникова. Молчат. Глаза вниз — и ни звука.

— А вам не терпится, чтобы там были жалобы? — Полуянов почувствовал, как жизнерадостный напор Волкова уже не в первый раз словно глушит что-то у него внутри, подавляет. Может, это то, о чем теперь пишут, — психологическая несовместимость? Но тогда должно быть против Волкова раздражение, злость, но ничего такого не было, а был просто непонятный упадок духа и сил. — Зачем вам жалобы?

Волков опять засмеялся.

— Ну, хотя бы для того, чтобы узнать, за что ремонтники любят Филимонова, а Долю в то же самое время не любят. Вы не можете предположить, что Филимонов начисляет зарплату ремонтникам нечестным путем?

— Исключено.

— А ром? Коньяк? Эти напитки, как мне известно, именуются компонентом в некоторых замесах.

— Очень вы высокого мнения о бригаде Колесникова. Они даже водку не пьют. У них на портвейн в обрез выходит. Не лучше ли, Александр Иванович, употребить силы в обратном направлении? Перевернуть ваш вопрос, поставить его на ноги. Меня, например, больше волнует тот участок, где работают плохо, а не тот, где хорошо.

— «Волнует». А я не хочу волноваться. В этом все и дело: вас волнует, а меня интересует. У меня интерес, Федор Прокопьевич, к хорошей работе. С этого конца мне веселей начинать. Хотя, в общем-то, это одно и то же. Одни говорят: «Будем бороться с плохой работой», а другие — более скромно: «Будем работать хорошо». Работать хорошо все-таки веселей, чем бороться с плохой работой.

И хоть подавлял его Волков своим напором, утомлял неожиданным ходом своих мыслей, Полуянов вдруг подумал, что жалко будет, когда он выдохнется и успокоится. «Не за спиной у меня ушат холодной воды, о котором вы, товарищ главный инженер, изволили как-то пошутить, вот он — на столе». Федор Прокопьевич взял листы, скрепленные в углу большой скрепкой, и протянул их Волкову.

Тот положил документ на колени и принялся читать, пригнувшись и низко опустив голову. Федор Прокопьевич не смотрел на него. Когда же увидел лицо главного инженера, то отвел глаза. Нельзя глядеть на человека, получившего тяжелый удар, нельзя пялиться на несчастье. Лицо Волкова, круглое, безмятежное до этого, вдруг обрело возраст, верхние веки нависли над глазами, щеки рухнули вниз, обозначив складки от носа к подбородку.

— Что будем делать? — спросил он, помолчав.

— Будем выполнять распоряжение.

— Людям что скажем?

— Скажем, что хлеб — не сигареты. Сегодня есть, а завтра перебои — фабрика ремонтируется. Скажем правду. Один завод на ремонте, другой берет его план на себя.