Александр Мишкин - Птицы летают без компаса. В небе дорог много [Повести]

В комнату с шумом вошли майор Яшин, Смирнов и Анохин. Заметив меня, они разом притихли.

Валиков, глянув на летную книжку, которая лежала на столе, осекся. Лицо его вмиг подернулось тревожной тенью.

— Здравия желаю, товарищ майор! — кивнул мне комэск и прошел к голубому шкафчику. — Вот сейчас посмотрим пленку, и станет все ясно, — приговаривал он, извлекая из выдвижного ящичка черную кассету. — Проходи, проходи сюда, ближе к окошку, — махнул командир старшему лейтенанту Смирнову.

Тот приблизился к Яшину, а Анохин застыл у двери.

Комэск сложил пленку пополам и на вытянутых руках протянул к свету.

— Вот и давай навскидку!

— Давайте, давайте, — потоптался на месте Смирнов.

Головы майора и старшего лейтенанта сблизились.

— Видишь зубчики перегрузок? Видишь? Вот они! — тыча в пленку пальцем, возмущался комэск. — Пилотаж как пилотаж!

— Что же это за перегрузки, товарищ майор?! Курам на смех! — упрямо сопротивлялся летчик, не поддаваясь натиску Яшина.

— Что же ты хотел? Пятерку я тебе поставил?

— Я, товарищ майор, вам уже говорил, что хотел, — загадочно пояснил Смирнов. — Что мне ваша пятерка?

— Считай разбор законченным. Закрой дверь с той стороны! — отрубил комэск. — Понятно? Елкина мать!

Смирнов сгоряча свернул непослушную пленку и сунул ее в карман, но она спружинила, выкрутилась змейкой и упала на пол. Летчик подобрал ее и положил на стол.

— Пошли, Стенька, нас здесь не поняли. Нам с тобой еще брюки надо утюжить, — сказал своему другу Смирнов и косо поглядел в мою сторону.

— Пойдем, Иван! — подхватив настроение своего ведущего, заторопился Анохин. Всем видом своим они говорили, что без боя не сдадутся.

Летчики вышли, забыв закрыть за собою дверь.

Я так и не понял, из-за чего у них сыр-бор разгорелся, чем был недоволен Смирнов. Но ясно, что произошел какой-то разлад.

Яшин зло бросил на шкаф фуражку, пригладил пятерней поредевшие волосы и прошел в смежную комнату. Валиков криво усмехнулся одной щекой, закрыл шкаф на ключ и аккуратненько, бочком вышел из-за стола и последовал за командиром.

— Давно этот сыщик здесь? — послышался недовольный голос Яшина из другой комнаты. — В книжках копался?

— Недавно, — полушепотом отозвался начальник штаба. — Вашу летную книжку смотрел.

В проеме двери показался Яшин с деланной улыбкой на лице.

— Моим прошлым заинтересовались? В курином яйце грань ищете? — с раздражением спросил он и поглядел на свою летную книжку. — У меня биография в порядке. Не здесь причину надо искать.

«Видно, Яшин не страдает застенчивостью…» — подумал я.

— Летчик растет в коллективе, и тут от каждого зависит его становление, — сдерживаясь, проговорил я.

— Причина здесь одна, товарищ майор. Рожденный ползать… — цокнул языком комэск. — Резину тянуть нечего. Прохорова надо срочно переводить на работу полегче.

«Опять рожденный ползать… и — баста! Замечательный щит. Объяснение всех наших грехов и ошибок…»

— Зачем же торопиться? А вдруг и не надо списывать? Парень он здоровый. В закрытой кабине летал отлично. Так в его летной книжке записано.

— Колпак, он и есть колпак. — Комэск приблизился ко мне, сел на стул, широко расставил локти. — Я, товарищ майор, очень люблю «Лунную сонату» Бетховена, но только не в своем исполнении, хотя и на пианино балуюсь в свободное время. Мне кажется, что полковник Потанин хочет заставить Прохорова исполнить «Лунную сонату».

— Вы музыкальную школу закончили?

— Нет, не закончил. Выгнали. Сказали, что медведь на ухо наступил, но поздно заметили.

— Правильно сделали, — довольно подтвердил я. — Лучше поздно, чем никогда.

— Нет, именно поздно. Я еще и сейчас продолжаю играть.

— Играйте на здоровье.

— Да, но если я играю плохо — жив остаюсь, инструмент не страдает. А выпускать летчиков в облаках — не игрушечки. Можно все исполнить по-другому… Памятник в миллион рублей, дороже, чем Бетховену, — с напускной небрежностью, в то же время как-то виновато произнес майор.

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Не знаю, как таких, как Прохоров, из училища выпускают? — не слушая меня, сказал комэск.

«Забыл, забыл он, видно, что ему написал инструктор в характеристике…»

— Через ворота выпускают, товарищ майор, — огрызнулся я.

Мы замолчали. Яшин то и дело двигал по столу дюралевый макетик самолета. Валиков сидел от меня с правой стороны и чертил на бумаге какие-то каракули, на левой руке указательного пальца висела связка ключей.

В доводах комэска был, конечно, резон, но соглашаться с ним я пока не собирался. У меня ведь тоже был опыт. Всяких летчиков доводилось встречать. Были и такие, которые с трудом овладевали самолетом, но уж потом, когда осваивали его, срастались с ним накрепко, были и талантливые, но…

— В свое время я тоже командовал эскадрильей, — спокойно начал я развивать свои мысли, которые только что роились в голове. — Были у меня пилоты и тугие и с божьей искрой, как говорится. Уходили из авиации иногда и те и другие. Уходили потому, что были людьми равнодушными — для них что летать, что гусей пасти. И лучше, конечно, если они будут гусей пасти. Равнодушные люди для авиации не годятся. Но если человек хочет летать — за это надо побороться, пострадать вместе с ним.

— Даже пострадать? — картинно засомневался начальник штаба и маятником покачался на стуле.

— Подожди, Валиков, не лезь, — сердито оборвал его Яшин.

Капитан внимательно и хитровато глянул в глаза командира и сразу умолк: он, видно, почувствовал, что сбился с прицела. Его круглое лицо покраснело, подрумянилось и напоминало мне сейчас сказочный колобок: я от бабки ушел, я от дедки ушел…

— Надо ли, товарищ майор, за это страдать, надо ли бороться? Демагогия все это, извините за резкость! — Яшин приподнялся и ухватился за крышку стола, словно боясь, как бы не выскочить из самого себя. — Не лучше ли бороться за намеченную программу, — кивнул комэск на стену, где висел план-график. На нем столбиком были выведены фамилии летчиков. Напротив каждой из них намечены упражнения, различные по сложности задачи. — Вон он! Пила-пилой! А Прохоров там, как выбитый зуб! Пустой налет. Что я могу поделать, если он на посадочном курсе телепается, как… цветок в проруби… — Яшин глянул в сторону начальника штаба. Губы у Валикова разлепила одобрительная улыбка.

В серых маленьких глазах комэска виделся недобрый блеск, он говорил спокойно, но спокойствие это ему давалось с трудом, с большим трудом.

«Все мы самолюбивы и вспыльчивы, но умерять себя можем. Можем, когда надо, когда этого требует обстановка. В воздухе мы умеем сдерживаться, оставаться хладнокровными, когда бывает очень и очень трудно. Иначе какие же мы тогда летчики? Тогда бы мы поднимались в небо лишь для того, чтобы катапультироваться…»