Александр Мишкин - Птицы летают без компаса. В небе дорог много [Повести]

— Так у него вроде бы на груди уже «поплавок» привинчен, — заметил я.

— Вот именно, один прикручен, так он другой хочет. Мало ему одной академии. Высох уже от учебы. Что она ему, эта академия, ума прибавит? С женой у него нелады. Заучился. — Потанин протер ладонью переднее стекло машины. — Везде проблемы. Мне-то не жалко, пусть учится, лишь бы на работе не отражалось. Но… Наука эта, метеорология, сам знаешь, цельнотянутая, — задумчиво произнес он и, положив руку на баранку, сказал водителю: — Стоп, дальше мы до СКП пешком дойдем.

Мы вылезли из машины и направились на стартово-командный пункт, возле которого уже стояли вспомогательные машины и бегали люди, как в старом немом кинофильме.

— Перед составлением перспективного летного плана на год, — опять продолжил полковник, — чтобы иметь примерные варианты простых и сложных дней и ночей, я проанализировал синоптические карты за три прошедших года. Ночами сидел. Вывел, что называется, оптимальные варианты. И что ты думаешь, погода нет-нет да и своими картами, совсем из другой колоды, небо кроет. Поди угадай ее… А Роженцев еще и на принцип пошел: попробуйте, дескать, без меня. Нет, когда человек ни за что не хочет отвечать, с таким работать просто невозможно. Был у меня один техник самолета, так тот однажды попытался свалить с себя ответственность за отказ агрегата. «Я тут ни при чем, говорит, вышел из строя агрегат, на котором стоит заводская пломба…» Формально он тоже прав. Но только формально. Равнодушие везде опасно, а в нашем летном деле равнодушие — подлость. Еще более опасным становится равнодушие, когда заражает человека, облеченного ответственностью.

— Что же ты, агитируешь за повальное срывание заводских пломб? — вставил я осторожно.

— Нет, за такое я не агитирую. Если, скажем, выйдет из строя электрическая бритва или утюг — неси в гарантийную мастерскую, а что касается самолета, тут уж хочешь срывай, хочешь не срывай, а с неисправным агрегатом машину в воздух не пускай. Я вполне доверяю труду рабочих и инженеров, но и они могут где-то недосмотреть… А того техника я отправил на склад горюче-смазочных материалов, пусть керосин выдает. Во-о-он туда, — указал полковник в сторону сопки, возле которой в неподвижном сплетении веток деревьев отливали серебром две пузатые цилиндрические цистерны. — На пушечный выстрел от самолетной стоянки, — добавил он и смял в кулаке непочатую папиросу.

Не доходя до СКП, мы остановились. Возле нас притормозила и машина, которая шла следом.

— Ну что, Сергей Петрович, как видишь, погодка для тебя не получилась. Простые условия тебе нужны. Можем, конечно, переиграть табличку.

— Да нет, командир, нарушать лучше не будем. Договорились с летчиком, он тоже ведь начеку, что может подумать? Поеду сейчас в штаб, потом в гарнизон.

— Давай садись в машину и кати, — махнул рукой Потанин и крупно зашагал к стартово-командному пункту.

На горизонте плотная синева лежала в провалах темных облаков. Небо пахло дождем.

Я встретил лейтенанта Прохорова возле штаба в курилке, он сидел вместе с летчиками, которые ждали автобус, чтобы ехать на аэродром. Увидев меня, Прохоров встал.

— Здравия желаю, товарищ майор! — торопливо приставив руку к фуражке, поприветствовал лейтенант. — Не везет мне. Теперь вот погода… Жди, пока черт в голубой цвет небо перекрасит.

— Ничего, успеем, тише едешь — дальше будешь, — успокоил я лейтенанта.

Подошел майор Яшин. Молча протянул мне руку. И, небрежно бросив в рот папиросу, погонял ее из одного угла в другой, сказал:

— Думаю, товарищ майор, Прохорова дежурным по полетам задействовать, вы с ним все равно летать не будете. — И зажег спичку.

— Не следует его дежурным назначать, — посоветовал я, — пусть лучше к полетам готовится.

Спичка у комэска догорела и обожгла пальцы. Яшин потряс кистью руки, поморщился, но ничего не ответил. Он повернулся к Прохорову, бросил спичку и сказал:

— Передайте тогда капитану Валикову, чтобы в наряд подыскал другого офицера.

Я сел в машину и поехал в гарнизон по глинистой, раскатанной тягачами дороге. Подъезжая к Дому офицеров, я увидел Елену Александровну. Она стояла с зонтиком в руках возле большой клумбы, на которой горделиво высились на крепких ногах величавые георгины. Видимо, узнала «командирский газик». Подняла руку. Водитель притормозил машину.

— Здравствуйте, Елена Александровна! — вылезая из кабины, поклонился я.

— Здравствуйте, Сергей Петрович! — бодро ответила она. — А мой Потанин где?

— На аэродроме.

— Вы в гостиницу?

— Да.

— Володя, поезжай, мы с майором пешком дойдем! — приказала она шоферу. — Проводите меня, Сергей Петрович.

Солдат резко захлопнул дверцу машины, замок ее чмокнул коротко и плотно. «Газик» рванулся с места, метнув из-под колес ошметки грязи.

Елена Александровна взяла меня под руку. Мы пошли между рядами домов по главной улице гарнизона.

— Знаете, Сергей Петрович, я вспомнила вас, — вдруг сказала она. — Вы тогда худым таким были и застенчивым. И все вы были очень похожими друг на друга трогательной готовностью к клятвам, заверениям в вечной любви. — Она улыбнулась. — Смешные все… Как мой Потанин говорит, салажата. Помню, как я вам фотокарточку подписывала. Что сейчас вспоминать об этом, Сергей Петрович? Зачем? У меня есть такое правило: не возвращаться в прошлое. И вам не следует это делать. Правда?

— Правда, — поспешно согласился я и подумал, что она и меня быстро поставила на свое место. Сразу как-то понятнее стали наши отношения. И лицо Елены Александровны уже не казалось таким строгим и надменным, исчезли куда-то ее холодно-предостерегающая плавность, величие. Она мягко посмотрела мне в глаза и быстро перескочила на другую тему.

— Вы, значит, в большом городе устроились? — спросила она, вроде бы интересуясь мной, но вопрос тут же перенацелила: — А мы вот с Потаниным все время в глуши. Привыкла уже. Первое время трудно было, страшно хотелось уехать на запад, в большой город. Да жалко вот Потанина своего бросать. Как он без меня? Он ведь меня слушается… — на полном серьезе заключила Елена Александровна.

Она замолчала, но слова эти будто у нее на губах застыли. Из-за леса донеслись громовые раскаты, они с сухим треском рассыпались по окрестности. Елена Александровна сжала губы и посмотрела в небо. Трудно было понять: то ли она гордилась, что Потанин ее слушается, то ли она сейчас испытывала муки за свою откровенность.

— Мой Потанин в тучи пошел, — тихо произнесла она. И в эти слова Елена Александровна вкладывала какой-то свой очень значительный смысл. Нет, муки за свою откровенность она не испытывала. Для нее не существовало отвлеченных понятий, она была переполнена реальными заботами, конкретными ощущениями. И я подумал, что если моя Аля хотела сидеть со мной в кабине одного самолета, то Елена Александровна мысленно шла где-то рядом с мужем и совсем в другой роли.