Александр Мишкин - Птицы летают без компаса. В небе дорог много [Повести]

Хорошая жена для летчика — вторые крылья. Небо-то на ласку скупо. Часто встречает пилота шквальными ветрами, слепящей пургой, яростной болтанкой, громами и молниями. А жена должна встречать дома приветливой улыбкой, заботой, вниманием, дружеским участием. Как это поднимает пилота! А плохая жена что дурная погода: или вовсе не летаешь, или летаешь и мучаешься.

Трудно сказать, что такое счастье, оно тоже у всех разное. Но я был убежден: то, что у нас сложилось и накопилось с Алей, — можно назвать счастьем. Дело, конечно, не в названии. Важно, что я чувствовал себя на подъеме.

От Потанина приятно пахло духами.

— «Белая сирень» у тебя вроде, Виктор? — новел я носом.

— Да! А что?

— Знакомый запах. Любимые духи моей Али.

— О, уже соскучился?! — усмехаясь, протянул Потанин. И, стукнув ладонями по коленям, вновь обернулся, обхватив ковровую спинку сиденья двумя руками — Елкина мать, Серега! Свежая мысль. Переходи ко шт заместителем по летной подготовке. Зам-то мой уходит. А-а? Твое ведь это место, Сергей? Стосковался небось? Что ты будешь в штабе киснуть? Загрязнешь в бумагах, сургучом и клеем пропахнешь. Хочешь или не хочешь, Стрельников?!

— Не думал я об этом.

— Врешь ведь, думал. Не мог ты не думать. Я уже вот сколько шевелю мозгами. Говорю, согласен или не согласен? По-хорошему спрашиваю! Что ты будешь ждать, пока тебя к нам вращением земли переместят?

— Ошарашил ты меня, Виктор. А в общем-то я с удовольствием пошел бы под твое начало. Если возьмешь.

— Вот и давно бы так. Чего же мне тебя не взять? Единая методика обучения: «из клюва в клюв». Какой командир полка от этого откажется? Я по поводу твоего перевода и командующему звонил. Он не возражает.

Тут я понял, что эта мысль «свежей» была только для меня.

— Чего же тогда согласия спрашиваешь, если с командующим решил?

— Так оно лучше ведь, когда мирным путем, по взаимному согласию, — хитровато сощурился полковник.

— Словом, я готов. Чего уж там скромничать.

— Тогда порядок. Поспорим вдоволь. И в футболе боковым арбитром тебя сделаю. По совместительству поэтом будешь. Лирике меня подучишь.

— А твоя Елена Александровна — меня английскому, — ввернул я для подначки.

— Нет уж, теперь пластинки со своей Алей крути, — улыбнулся Виктор. — Хватит. А вот с тобой подучимся. Природа, видно, обделила меня всякими твоими эмоциями, чувствами понимать прекрасное. Я рационалист до мозга костей. Из картин, например, мне больше всего нравится моя Трофимовка. Но и то, знаешь… Я читал про Рафаэля, так он, когда нарисовал «Сикстинскую мадонну» — перед ней на колени бросился. А я, елкина мать, перед картиной, хоть что ни изобрази там, на колени не брошусь… Понял? — Виктор рассмеялся, вытирая платком слезившиеся глаза.

Поздно вечером, когда я уже спал, полковник Потанин позвонил мне в гостиницу.

— Поздравляю, старик! — забасил он в трубку. — Тебе воинское звание присвоили. Подполковник, черт возьми! Сейчас с командующим по телефону разговаривал. Понимаю, поздно уже, но не мог удержаться.

— Спасибо, Виктор.

— Мне-то не за что спасибо. Там будешь благодарить. Молодец, в общем. Растешь!

— Стараюсь!

— Сейчас бы, товарищ подполковник, надо было того… Сам понимаешь, да звание не позволяет… Поздно уже…

— Конечно, поздно. Как-нибудь потом.

— Ладно, спи! Спокойной ночи!

Я долго стоял у окна. На небе молодой месяц ковылял сквозь набегающую с севера дымку облаков. Виделись звезды: иные — ярко, а другие маленькими крапинками.

Спать уже не хотелось.

Поезд отходил рано утром. Перед тем как поехать на вокзал, Потанин предложил мне заскочить на аэродром, чтобы встретить зарю, «поднять» солнце и нарвать букет полевых цветов для Али. «Газик» выехал на аэродром, когда в горах и распадках еще разгуливали фиолетовые тени ночи. Но за горизонтом уже угадывался мягкий свет дремотного, только что продирающего глаза солнца. Новый день лез к нам по сопкам и ярам, окольными путями. Машина остановилась возле ангара, похожего на Дворец спорта. Мы вышли из машины и зашагали по широкому полю, усеянному цветами. К прозрачному утреннему воздуху примешивался запах травы, и оттого дышалось свежо и молодо. Потанин остановился, посмотрел на небо, потом на стоящие невдалеке ровными рядами самолеты, одетые в брезентовые чехлы и строго застегнутые на все пуговицы. Поколотил себя по карманам, вытащил пачку «Казбека», раскрыл ее, но тут же снова опустил крышку. Задумчиво произнес:

— Курить-то, наверное, стыдно под таким росным воздухом! — Он улыбнулся и сунул пачку в карман.

Мы вновь двинулись по обочине аэродрома. Я оглянулся. За нами на мокрой траве тянулись два темно-сизых следа. Один ровный — Потанина, другой с зигзагами — мой: я часто шарахался в сторону, завидев красивый цветок.

Вскоре из-за спины островерхой сопки вышло солнышко и окатило край неба, рассыпало по росинкам жаркую медь. На мокрых голенищах сапог заиграли, заискрились светлые блики. Красные саранки, немного обогревшись, подняли нежные головки и, раскрыв коробочки, затаращились вверх, бодро встречая новый день. На такую красоту и ступать боязно. Я рвал цветы, чувствуя ладонями их травяные бодрящие соки и как ошалелый радовался предстоящей встрече с женой. Натерпелся, истосковался, чего уж там!

Потанин сорвал красную саранку.

— Ты погляди, Серега! Вот она жизнь, елкина мать! Растет и растет, и никто ему не помеха! — Широкая улыбка закрыла глаза. А когда он их снова раскрыл, во взгляде у него виделась живая, емкая радость и много, много цветов. «А еще говорит, что природа его эмоций лишила! Всем ты набит до отказа, Потанин!»

Подошли к синему кустарнику, который ровной стеной тянулся до самого ангара.

— Это жимолость, — с каким-то трогательным восторгом сказал Виктор Иванович и погладил ладонью жесткие прутья с лакированными листочками, похожими на лезвия перочинных ножичков. — Сад наш! Про него даже легенда сложена. Вроде бы на этом месте когда-то стояла метеостанция. Рассказывают, что посадил этот кустарник один из первых командиров гарнизона еще до войны. Однажды ему перед началом полетов дежурный синоптик дал хороший прогноз погоды. Но тут из тайги вышел местный охотник из нанайцев и сказал: «Товарища командира, сейчас, как я докурю свою трубку, пойдет сильный тождь. В тайге жимолость шибко пахнет…» Не успел охотник перейти летное поле, как небо заволокло тучами и хлынул проливной дождь. Тогда якобы разгневанный командир полка и приказал убрать эту «контору» и на ее месте разбить сад из жимолости, чтобы точно определять погоду. Сам он скоро уехал на фронт и погиб, а сад его остался. Бережем легенду и сад. Природа — вещь мудрейшая, хотя к услугам жимолости для определения погоды я не прибегаю, больше полагаюсь на Роженцева.