Алла Драбкина - Мы стоили друг друга

— Умойся хоть! — сказала мне Наташка.

— К чему?

Только сейчас я поняла, как устала. Тронуться с места не было никаких сил. Я сидела и чего-то ждала. Как выяснилось — не напрасно.

— Я открою, — сказала Наташка, услышав звонки.

Звук голосов и среди них — голос . Так мягко, так непохоже он звучит.

— Гости, — сказала Наташка, входя.

— Здравствуй, Тамара, — вежливо сказал Юлька и некоторое время старательно поулыбался.

— Ну, здравствуй, — уже мне.

Опять у него было новое лицо, теперь уже по-настоящему новое, какое-то надежное, нежное.

— Нам надо ехать, — сказал Юлька.

— Куда? — спросила я.

— К маме. Она на даче.

— Зачем?

— Я хочу, чтоб все было как надо.

И как в тот, в первый раз — мы ушли, оставив всех.

— Потом закроешь, — сказала я Наташке.

Как мы шли, как ехали вначале в метро, потом на двух поездах с пересадками — не помню. Приехали мы уже ночью. Я ничего у Юльки не спрашивала. Впервые я на него так рассчитывала: знала, что он — новый. Он уже не тот, кто может хоть невольно предать меня. Теперь он был по-настоящему новый.

Он стучал в закрытую дверь, пока на даче не загорелся свет.

— Кто там?

— Мама, это я, с женой, — сказал Юлька. Представляю, если б меня разбудил таким образом мой сын!

Юлькина мама открыла дверь и уставилась на нас. Она растерянно улыбалась.

— Как… с женой?

— Так, с женой. Вот с ней. Я хотел, чтобы все как надо. Ты ее знаешь. Теперь она моя жена.

— Поздравляю, — сказала она, потом посмотрела на меня: — Вы не боитесь?

— Чего?

— Ну, он же, по-моему, не вполне… ну как вам сказать, он легкомысленный…

Я молчала.

— Он всегда был немножко чокнутый. А вы такая молодая. А он, правда, не совсем…

— Мы стоим друг друга, — важно сказал Юлька.

— Что я должна сделать? — спросила она.

— Поцеловать мою жену.

Она сухо приложилась губами к моему лбу.

…Очнулась я сидящей в соломенном кресле. Юлькина мама прикладывала к моему лбу мокрую тряпку.

— Слава богу, — сказала она, — что с вами?

— Я не ела три дня, — как можно непринужденнее сказала я.

— Так я вас сейчас накормлю.

— Я не хочу. И вообще — это даже полезно.

— Что полезно?

— Голод. Сейчас лечат голодом от многих болезней.

Я радовалась, что хоть о чем-то могу поговорить и показать, что я достойна быть Юлькиной женой.

Мы поговорили про голод. Ко мне постепенно возвращался дар речи. Единственное, что, наверное, было плохо, так это то, что слишком хотела ей понравиться, потому что она мне нравилась ужасно. Раньше мне казалось, что она глупая, пустяковая домохозяйка, а теперь я видела, что она очень милая. Когда я хочу кому-то понравиться, я глупею. Я слишком много и до неприличия откровенно говорю. И я сказала ей, что, по-моему, ужасно глупо не любить свекровей, что я буду любить ее, потому что ужасно люблю Юльку. Она спросила, что же такого в нем особенного, а я важно ответила, что, по-моему, он чудо какой красивый и мужественный. Она рассмеялась.

— Теперь вы сделаете меня бабушкой.

— Не волнуйся, уж постараемся, — вставил Юлька.

— Уж тогда лучше девочку. Ее можно так эффектно одеть, — сказала она.

— Хватит, моя жена хочет спать, — сказал Юлька. — У вас еще будет время поговорить.

— Вы будете спать со мной? — спросила она.

— Вот еще! — сказал Юлька. — Я же сказал — она моя жена.

— Ах да, да, я так… неловко… Сейчас принесу белье…

Она вышла.

— Она мне так нравится, — сказала я. — Нет, я просто люблю ее.

— Ну и зря, — буркнул Юлька. — С ней не надо так, она не уважает тех, кто ее любит. Она смотрела на тебя как на сумасшедшую…

— Почему, Юлька?

— Потому что это не твоя мама. С моей так нельзя. Но ты не бойся, мы ни дня не будем жить вместе.

Она вернулась с подушками, одеялами и простыней.

— Там не будет холодно?

— Нет, — отрезал Юлька, — там тепло.

Мне казалось, что я виновата в том, что у него такой жесткий тон, и я улыбалась ей, чтоб смягчить его тон, улыбалась до слез. Почему он не хочет, чтоб я ее полюбила?

…Мы поднимались с ним на чердак, а она со свечой стояла в коридоре и светила нам.

— Вам не нужна свеча?

— Нет.

Она медленно ушла.

— Зачем ты так с ней?

— Ненавижу идиллии.

В окно чердака светила луна. Комната была полна голубым, чуть мутноватым светом. Голубизной отдавали белки Юлькиных глаз. Я подумала, что всегда раньше боялась этой минуты, не хотела даже думать о ней. Но почему же сейчас так не страшно? И вдруг поняла, почему. Потому что это вот так, вовремя, не тайком, черт возьми, да просто законно. Неужели я такая трусиха и ханжа, что иначе бы не смогла? Нет. Но что же тогда?

…Я помню, как прыгала с парашютной вышки. Закрепили парашют, надели стропы, ремни… Но пока инструктор не сосчитал до трех, я ужасно боялась прыгать — хотя, в общем-то, какая разница? Ведь счет был чисто символический. Наверное, так же и тут. Но откуда Юлька знал, что так лучше? И почему он вообще все обо мне знает? Раньше нет, не знал, а теперь знает.

…Я не спала всю ночь. По-моему, он тоже, потому что если бы он спал — он бы хоть на секунду да забыл обо мне, не обнимал меня так крепко. Я лежала и не шевелилась. Руки затекли, но я боялась пошевелиться. Я слушала его дыхание. И все приноравливалась, чтобы дышать так же. И совсем на миг уснула.

— Уже утро, моя хорошая, — сказал Юлька, и я очнулась. Я увидела его лицо и поняла, что да, он так и не спал.

— Жена моя… — сказал он и рассмеялся. Ему нравилось, как это звучит.

…Когда мы спустились вниз, Юлькина мама уже не спала. Она посмотрела на меня острым, любопытствующим глазом, и я, не сумев сдержаться, ей улыбнулась.

— Я приготовила обед, — сказала она, — поешьте хоть сегодня…

Но я по-прежнему не хотела есть.

— Я не хочу.

— Ерунда, — сказал Юлька, — мы будем есть из одной тарелки. Ложечку за папу, ложечку за маму.

— А как ваши родители отнеслись к этому… браку? — спросила она.

— Их нет в городе, они в Старой Руссе…

— Так почему же… — она не договорила, но я поняла, что она хотела спросить. Она хотела спросить, на кой черт мы прикатили сюда, а не остались у меня, раз уж нет родителей. И на Юльку она посмотрела как на дурака. А он, почувствовав это, нарочно обнял меня при ней.

Потом он рассказывал мне, что когда отец уезжал в командировки, она, уходя из дому, всегда сообщала ему, куда идет и на сколько времени, а перед приходом обязательно звонила. Она допускала, что в ее отсутствие он кого-то приводит домой, я имею в виду — девушек.

Мы шли по прекрасному, очень старому парку. Было еще раннее утро, и народу в парке не было.

— Боишься?

— Да. Очень.

…А боялась я не на шутку. Я боялась, что он такой взрослый, такой понимающий, такой предупредительный. Я боялась его понимания и безукоризненности. Почему? Да потому, наверное, что все-таки это я любила его. В нашей общей любви львиная доля была моей. Он своими поступками хотел уверить меня в обратном, он слишком демонстрировал свою любовь. И эта его спешка с регистрацией — почему он так торопился, уж не боялся ли? Но за меня бояться было нечего — кому, как не ему, было знать, что я никуда не денусь! А он стоял у барьерчика, за которым сидела тетка, выдающая бланки, и умолял: