Алла Драбкина - Мы стоили друг друга

— Ах, нельзя ли поскорей? Ну, пожалуйста, пожалуйста, окрутите нас поскорей.

— Как это окрутите? — удивлялась тетка.

— Ну запишите, пропустите… Нам с этим стриженым нахалом просто необходимо быстрей…

Ах, как я боялась!.. Все эти дни в моей памяти слились в один день страха. После бессонной ночи я провожала его на работу и оставалась одна со своим страхом.

— Чего ты боишься? — говорила я себе. — Он тебя любит. Он говорит, что ты красивая. И вообще — разве в этом дело? Он говорит, что содрогается от ужаса, представив, что ты ему могла не встретиться. Так в чем же дело?

Страх не позволял мне остаться одной, я звонила всем, кому можно, по алфавиту. Потом шла на рынок, по магазинам, готовила обед. За час до его прихода я начинала ждать.

Я катастрофически не умела быть счастливой. Иногда я думала, что больше я не могу жить. Это у японцев, кажется, двое, если любят друг друга, одновременно кончают жизнь самоубийством? Я думала даже об этом, потому что чувствовала — его любовь идет на убыль. Я не боялась, что он на мне не женится, я боялась, что разлюбит.

— Не люби меня так сильно, я сам хочу тебя любить, — говорил он, и не один раз.

Я не могла не любить или хотя бы скрывать свою любовь. Я не понимала, что это эгоизм, что я не даю ему любить самому. Смешно, но мы ссорились даже из-за того, что я вставала к его уходу, чтоб разогреть завтрак.

— Во-первых, я могу и сам, а во-вторых — почему это тебе не хочется, чтоб я принес тебе кофе в постель?

Но как я могла иначе? Если любила каждую вещь, к которой он прикасался, каждый звук его имени, каждое слово, им сказанное?

Однажды днем меня позвали к телефону.

— С вами говорит Казимир Станиславович. Вам, конечно, слышать о таком не приходилось?

— Нет.

— Один ваш знакомый молодой человек как раз мой сын.

— Простите, я не сообразила…

…Мы встретились в «Севере», как и договорились.

— Странно, — сказал он, — из всех его знакомых девушек я видел только вас, но на вас и не мог подумать.

— Я слишком некрасива, да?

— Вы это так сказали, как будто за это вам положен приз. Просто не мог подумать — и все. Но дело не в этом.

— А в чем?

— Женушка меня напугала. Вы зря были с ней искренни. Она таких вещей не понимает.

— Мне Юлька сказал.

— Вот как?

— А почему вы удивились?

— Потому что всегда считал его маминым сынком. Но я хотел не об этом…

— А о чем?

— Где вы будете жить? Это очень серьезно, потому что с нами нельзя, а у вас, как я слышал…

— Мы снимем.

— Ерунда!

— Почему ерунда?

— Потому что ерунда. Я действительно хочу, чтоб вы жили вместе. Поэтому нужно искать другой выход.

— Вы так сказали, как будто кто-то не хочет, чтоб мы жили вместе.

— Но я хочу, чтобы он ушел от нас.

— Вы его не любите, что ли?

— Нет. Люблю. И потому, чем быстрей он уйдет из дома, тем лучше. Как вы смотрите на кооператив? А там разменяем.

— А у нас нет денег.

— У меня есть деньги. Но только с условием: Юлиан не должен об этом знать. Просто вы их достали — и все.

— Он не возьмет. Вы его не знаете, если так говорите.

— Да, я не подумал. Но можно придумать. Выигрыш по лотерее или еще что-нибудь…

— Я не могу так загадывать. Я еще сама ничего не знаю, я не уверена…

— Вы что, так сильно его любите?

— Да.

— Не надо так сильно, ради бога.

— Я знаю, но не могу иначе…

— Ну-ну, возьмите себя в руки, не надо плакать. И, пожалуйста, ешьте… Вот коньячок… Совсем немножко — и будет легче. Все будет хорошо, ведь вы умная девушка. Почему вы не едите?

— Не могу.

— И давно?

— Да. Давно. Я знаю, вы думаете, что мы маленькие, что мы еще не можем сами, ничего не понимаем.

— Ну, моя милая, кому же понимать, как не вам… Я очень даже верю вам. С чего это вы взяли, что вы дети?

— Мои думают, что я ребенок. Я все равно буду учиться, вот отработаю еще год и тогда буду поступать. Я буду журналисткой.

— Эк вас! — рассмеялся он.

— Обязательно буду. Мое сочинение напечатали в «Комсомольской правде». Мне потом пришло четыреста писем. Целая шахта из Донецка прислала мне письмо, рота солдат из Мурманска, и еще всякие отдельные армяне пишут…

— И что же они вам пишут?

— Просят выслать фотографию…

— Да вы завидная невеста, чего ж расстраиваться?

— Вы смеетесь надо мной, да? Я кажусь вам дурой? Но я буду учиться! У меня хорошая память. Я разумем трохэ по-польски. Еден, два, чы, чтэры…

Меня несло. Остановиться я не могла. А он улыбался совсем Юлькиной улыбкой, изо всех сил стараясь, наверное, чтоб я не думала, что эта улыбка может иметь какой-то оскорбительный для меня смысл.

— А если б этот прохиндей был китайцем, вы бы выучили китайский?

— Наверное.

— А моя жена таблицы умножения ради меня не выучила. Так и не знает, сколько будет девятью девять…

Мы засмеялись, но он вдруг резко оборвал смех.

— Скажите, а вам некуда от него сбежать на несколько дней?

— Зачем?

— Черт, он на удивление вздорный, я просто боюсь, что вы его слишком любите…

— Я сама боюсь…

— Вы, пожалуйста, не любите… Привыкайте и молчите изо всех сил. Если б он был постарше — другое дело…

Он проводил меня до дома, я предложила зайти, но он пообещал в другой раз.

— Вы запомните, что я вам говорил, — сказал он на прощанье. — А то, знаете, у меня самого жизнь так сложилась. Искал недоступности и гордости, а мне подсунули вместо этого равнодушие, и ничего — до сих пор ломаю. Менять жизнь нет времени.

…Господи, как Юлькин отец хотел, чтоб я поверила в себя, как уважительно он со мной разговаривал, как серьезно!

Но я почему-то только еще больше испугалась.

Я будто бы летела с крутой горы, боялась упасть, но именно поэтому падала, падала заранее — это всегда бывает с неопытными лыжниками.

И самое страшное то, что помочь мне никто не мог, беда была внутри меня. Я не могла заставить себя поверить, что достойна Юльки. Пыталась рассуждать логически: я не дура, я тоже кое-чему его научила, я не хуже других внешне (Клара красивая, но кто ее любит?), я не вредная, не злая, не завистливая, у меня еще все впереди.

А он-то что? До меня его никто не любил, даже эта чертова Галя из их класса его не любила (Галю мне как-то показала на улице Наташка), подумаешь, Галя! Она ничуть не красивее меня. И вообще — он обычный уличный мальчишка, из которого я — я! — сделала то, что он теперь есть, — взрослого мужчину. Мне всего-навсего следует забыть, какая я остроумная, и поменьше острить на свои счет. Мне следует забыть, что я девочка, которой до сих пор покупают платья на вырост. Да какой же я ребенок, если я уже женщина! Ведь это все не шутки, у меня в конце концов может появиться уже и свой ребенок! Джульетте-то было пятнадцать, если даже не четырнадцать. А я здоровая тетя — до каких пор играть в бирюльки! У меня будет свой дом, свой муж…