Анатолий Наумов - Голубая мечта [Юмористическая повесть в эпизодах]

После окончания Московского университета Анатолий Наумов с дипломом журналиста возвращается в родной край, и в областной газете «Социалистический Донбасс» ему доверяют сельскохозяйственный отдел. Для него это прозвучало несколько иронично. Ведь до этого Анатолий работал на заводе электрослесарем, а о сельском хозяйстве имел очень отдаленное представление. Если его что и сближало с сельским хозяйством, то это только сельскохозяйственный магазин, где продавались овощи и фрукты. Но здесь, в газете, он вспомнил, что его великий предшественник Марк Твен в свое время тоже редактировал «сельскохозяйственную газету», и немедленно переквалифицировался в фельетониста.

Лет семь подряд в «Социалистическом Донбассе» вел сатирический раздел и выступал с фельетонами за подписью газетного персонажа Василия Шахтеркина — веселого отзывчивого фельетониста. В начале 1976 года сочинил первый сборник юморесок для местного издательства «Донбас». Но на первом не успокоился и создал еще два. Потом выступил с книжкой в библиотечке «Перця». После того хватил дальше и подался в «Крокодил», за что и был принят, не без помощи искренней улыбки, в Союз писателей СССР. Теперь Анатолий Наумов (делится по секрету) живет с потаенной мыслью о выходе в Европу и на другие континенты мира. Потому что он убежден, что сегодня если и должно в мире что-то грохотать, то это громовые раскаты схема.

Что он и делает. Во всяком случае новая повесть «Голубая мечта» — тому подтверждение.

ОЛЕГ ЧЕРНОГУЗ

Председатель Комиссии сатиры и юмора

Союза писателей Украины

вешанный баулом и двумя шароподобными авоськами, набитыми всяческими покупками, Дробанюк неловко спрыгивает с подножки вагона и, потеряв равновесие, едва не падает.

— Эй, Котя Павлович! — окликает его знакомый голос. — Ножки не держат? В меру надо потреблять…

Дробанюк оглядывается и видит ухмыляющуюся физиономию своего коллеги Ухлюпина — начальника шестого ремстроймонтажного управления. Поджарый, с наглыми глазами, тот царственно шествует по перрону в сопровождении почетного эскорта из трех подчиненных — это видно по тому, как угодливо они тащат поклажу.

— Ты откуда, родной? — спрашивает Ухлюпин. Голос у него зычный и резкий, и толпа у вагонов вертит головами, привлекаемая его дикторской интонацией.

— Из командировки, откуда ж, — отвечает Дробанюк, повергнутый в растерянность пренебрежительно-фамильярным тоном.

— Во черт! И я тоже, — продолжает тот как ни в чем не бывало. Ухлюпин есть Ухлюпин, для него ничего невозможного в общении с коллегами не существует. — Эх, знать бы, что ехали в одном поезде — дали бы мы с тобой копоти!

И вдруг его украшенная рыжими бакенбардами физиономия вытягивается от удивления:

— Тебя что — не встречают твои?!

Дробанюк мнется, застигнутый врасплох этим неприлично лобовым вопросом. Ему не по себе под беспардонными взглядами сопровождающих Ухлюпина угодников. «Конечно, не встречают, — читает он в них. — И встречать не будут…»

— Во даешь! — гремит Ухлюпин на весь перрон. — Это как понимать? Не уважают тебя, что ли? Так устрой им ликбез по части служебного этикета! — И он, трубно хохотнув, «Буг-га-га!» — трогает с места. «Хи-хи-хи!» — подхалимски саккомпанировав ему, устремляется за ним почетный эскорт.

Кровь бросается Дробанюку в голову, и его и без того красноватое полное лицо становится багровым. Он настолько смят, подавлен этим издевательским смешком, что не в состоянии сдвинуться с места. Авоська и баул обреченно виснут на нем, обжигая руки какой-то постыдной болью.

И только тогда, когда поджарая фигура Ухлюпина с угодливо семенящим эскортом скрывается в толпе, Дробанюк приходит в себя. Растерянность в нем сменяется злостью — сначала на Ухлюпина и его подхалимов, потом на главного инженера Калачушкина, которому, конечно же, и в голову не пришло встретить шефа на вокзале. Да и главбух мог бы проявить необходимую инициативу тоже… Дробанюк перебирает в памяти все подходящие кандидатуры среди своих подчиненных, кто мог бы и кому положено было бы проявить по отношению к нему чуткость и внимание — как-никак в командировки он не так часто ездит, — и злость перерастает в жгучую потребность мести. «В порошок всех сотру! — думает он. — Они у меня теперь поваляют дурака в рабочее время!..»

Боязнь снова столкнуться с Ухлюпиным заставляет Дробанюка обогнуть по перрону все длинное здание вокзала и выйти к трамвайной остановке сбоку. Рядом тут и нечто вроде неофициальной стоянки служебных автомашин — как раз под автоинспекторским знаком, запрещающим ее здесь. Навьюченный авоськами Дробанюк проходит мимо этой стоянки, забитой сейчас преимущественно «Волгами», лоснящимися своими лакированными боками. Здесь людно, мелькают букеты цветов.

— Иван Петрович! — раздаются преданно звучащие голоса. — Со счастливым возвращением вас…

— Не могли дождаться!..

— Позвольте почеломкать!..

— Коллектив в полном боевом!

— Сиротами себя чувствовали!..

Эти голоса больно хлещут по самолюбию Дробанюка, заставляя страдальчески морщиться. «Вот же как у людей!.. — завистливо думает он. — А тут!..» И вдруг замечает в этом автомобильно-человеческом хаосе Ухлюпина и его подхалимов, усаживающихся в зеленый «Москвич». Конечно, на фоне респектабельных «Волг» «Москвич» выглядит более чем скромно, но все же… Лучше уж на «Москвиче», чем ни на чем.

Внутри у Дробанюка все от зависти обрывается, ноги слабеют и начинают дрожать. Но жуткая мысль о том, что его могут заметить, а затем прозвучит лошадиное «буг-га-га», заставляет его вымученной трусцой добежать до длинного ряда автоматов газированной воды и спрятаться за ними.

Из укрытия Дробанюк с оглушительно бьющимся сердцем наблюдает за тем, как зеленый «Москвич», фыркнув струей плотного синего дыма, выруливает на дорогу и резво убегает по направлению в город. Лишь после этого Дробанюк с некоторым облегчением переводит дух, но к трамвайной остановке, куда ему надо идти, не торопится. Его мысли, словно подстегнутые, с лихорадочной скоростью вырабатывают спасительный рецепт против состояния позора и унижения, которое он ощущает всеми клеточками своего тела. Дробанюк понимает, что просто сесть в трамвай и поехать то ли к себе в управление, то ли домой категорически невозможно. И тогда он прислоняет авоськи и баул к автомату-газировке и роется в карманах в поисках двушки. Такой монеты как назло нет, и он обращается к лоточнице, торгующей неподалеку пирожками.