Михаил Колосов - Платонов тупик

К концу первого семестра Юрка достаточно пообтерся, провинциальная стеснительность с него сползла, как старая шкура со змеи, он стал увереннее, и теперь голова его была постоянно запрокинута вверх и склонена чуть на бочок, а глаза его приобрели еле заметный прищур и туманность. Но это не для всех, не для окружающих, а так, пока больше только для себя: искал и примерял свою маску. Как же без маски? Все в масках, а он что, хуже других? Смотрел в зеркало и находил, что именно такая ему больше всего подходит. Нравилась она и девчонке с его курса — Лоре Левиной. Боевая девка эта Лорка: смелая, прямая, талантливая, знающая. И красивая. Даже очень красивая. И при этом не заносчивая. И к Юрке неравнодушна, симпатизирует ему, это было видно по всему. Юрка невольно сравнивал ее с Лизой и думал про себя: «Зря, наверное, я спутался с Лизкой, поторопился. Ну о чем с ней говорить? О какой высокой материи — поэзии ли, философии ли? Разве она знает такие имена, как Надсон, Шопенгауэр, Лессинг? Наверное, и не слышала?» Юрка сам о них узнал только здесь, в столице. А для Лорки, похоже, все это не ново. Разговаривать с нею одно удовольствие.

— Ты знаешь, Юрок, — говорила она. — Я тебе завидую: тебе легче — ты мужчина. Я очень сожалею, что я женщина. Это так мешает! Если я и добьюсь известности, все будут думать, что я добилась ее только благодаря своему женскому обаянию. Это меня очень обижает! Пусть бы была я женщиной, но уродливой, и то было бы легче.

— Но, но! — категорически отвергал Юрка. — Я с этим не согласен. Не гневи бога: красива и умна — две такие награды получить от природы!

— Чиж, ты тоже этим не обижен. Но кроме того, ты еще и мужчина. Значит, у тебя три награды! А у меня только две.

Ах что за прелесть эта Лорка!

После первого семестра, хоть и каникулы там были с гулькин нос — короткие. Юрка все-таки поехал домой. Поехал с радостью, подъемом, не терпелось скорее показать себя в новом качестве. Вез свою новую маску, вез кучу знаний, а еще больше впечатлений и сплетен об известных людях из мира литературы и искусства. Земляки его разве что по радио слышали да, может, по телевизору видели этих звезд, а он успел некоторых повидать живьем, а с некоторыми даже встречался чуть ли не нос к носу. Многие писатели ведут семинары в институте, приходят на встречи со студентами, участвуют в диспутах. Можно сказать, кое-кого он собственными руками пощупал.

Приехал, рассказывает, сам собой упивается — нравится самому, как он это делает: о ком-то с восторгом, о ком-то с пренебрежением. Притом пренебрежение свое собственное, не чье-нибудь. Кто волокита, кто выпивоха, кто скрытый диссидент — все привез Юрка в свой городишко.

Смотрят на него, слушают с интересом. Всякие новости интересны, а тут что ни на есть самые подноготные, о каких ни в газетах не прочитаешь, ни по радио не услышишь.

— Юрочка! — восклицает мать. — Как ты изменился! У тебя даже внешность стала другой и говор не такой, как был!

— Ну что ты, мама! Тебе так кажется…

Лиза тоже в восторге от Юрки, рада, что приехал, и рада, что он стал какой-то такой необычный. Не знает, как и угодить ему. Слушает его, все слушает, всем восторгается, хотя замечает Юрка, что не все до нее доходит, не на все реагирует она так, как надо, не все схватывает. Чувствуется провинциальная ограниченность. Нет, не сравнить ее с Лорой. И потому уже на другой день заскучал с ней Юрка, начал забрасывать пробные камешки:

— Ты знаешь, Лиза, мне кажется, у нас с тобой ничего не получится…

— Почему, Юра? — встревожилась Лиза.

— Трудно тебе будет со мной. Ты понимаешь, профессия такая — писательская… Чтобы писать, надо людей изучать, встречаться с ними. И не просто встречаться, сближаться…

— Ну и пожалуйста, встречайся, сколько тебе надо. Разве я мешаю?

— Но, понимаешь… В том числе и с… женщинами…

— Ну, раз надо… А другие как же, разве все неженатые?

— Трудно тебе будет, понимаешь… Ты подумай.

— Я думала. Я много думала, пока тебя не было. Я очень тебя люблю, Юра, и жить без тебя не могу. Делай все, как тебе нужно, я мешать не буду, наоборот, буду помогать. Во всем, во всем!

Ох уж эта женская покорность! Уж лучше бы она обиделась, возмутилась как-то… Никакой гордости, никакого самолюбия.

Домой пришел, а тут новость: мать протянула ему телеграмму. «Дорогой Юрок приезжай скорее жду соскучилась Лора». Вспыхнул Юрка, уши, щеки запылали, будто кипятком ошпарили. «Глупая!.. Зачем она это сделала?..»

— Что это? — спросила мать.

— Да это так… Шутка…

— Не нравятся мне такие шутки, — сказала мать строго. — А Лизку куда? Заморочил голову девке, нам всем: мы тут роднимся, она бегает сюда уже как своя, а ты, значит, ту-ту, уехал — и как с гуся вода?

— Ну а что я, виноват? Разве я ее просил? Взяла и прислала. Пошутила. На одном курсе учимся…

— А как Лизка посмотрит на эту шутку?

— Тебя не поймешь: то ты дураком обозвала, а теперь заступаешься за нее? — удивился Юрка.

— Так дело-то вон куда зашло!

— Никуда оно не зашло, — с досадой отмахнулся Юрка. В нем вскипало какое-то негодование, возмущение — и Лизой, и Лорой, и матерью… И вообще он был раздражен всей этой обстановкой, неурядицей.

Накопившаяся гроза вскоре разрядилась, и весь заряд ее угодил конечно же в ничего не подозревавшую бедную Лизу.

Натахи дома не было, и Лиза сама хлопотала вокруг стола, весело щебетала, пыталась развеселить почему-то смурного Юрку:

— Сейчас мы тебя угостим оладушками! Сама пекла… Я ведь умею! Вот они какие — пышненькие да румяненькие! Сейчас сметанки к ним достану. — Она метнулась к холодильнику и вытащила оттуда пол-литровую банку, накрытую листком бумаги и обвязанную веревочкой. Лиза сняла бумагу и положила ее на уголок стола, чтобы снова ею же закрыть сметану.

Юрка взглянул на бумагу и вдруг побледнел: это было его письмо, которое он недавно прислал Лизе. Не веря еще своим глазам, он взял письмо, разгладил его ребром ладони, взглянул на Лизу.

Ах боже ж ты мой! Что же это делают с нами наши близкие? Нет чтобы собирать о нас каждую крупицу, как золотинку, и эту золотинку к золотинке складывать и беречь, беречь каждую вещь, каждую вещицу для истории, для потомства — нет, не делают этого. А ведь будут же потом искать, спорить, доказывать, выдвигать гипотезы, делать догадки и предположения, а попросту — выдумывать разные небылицы, вместо того чтобы сохранить эти простые реликвии. Нет, не делают этого почему-то. Более того, как нарочно, ничто не бережется, все уничтожается, с будущими реликвиями обращаются как с мусором. Ведь вот же на глазах какое кощунство, какое варварство сотворилось с Юркиным письмом! Какое невежество! Какое бескультурье! Вместо того чтобы это письмо завернуть в целлофан и положить в несгораемый ящик да записать бы о нем в дневнике, которые непременно должны завести все близкие и знакомые, чтобы записывать в эти дневники о нас все ценное (разумеется, только ценное, т. е. хорошее, положительно характеризующее нас, а не всякую там чушь, вроде той, как я струсил где-то или глупость сморозил, нет, только ценное), так она, эта необтесанная деревенская дура, накрыла им сметану! После чего письмо конечно же пойдет на помойку. Боже мой — на помойку?! А не употребляют ли наши письма для еще более худших нужд? Может, они висят на гвоздике в туалетной комнате и ждут своей очереди?! Ужас, ужас и еще раз ужас! Темнота, серость и невежество! И эти люди называются близкими?!