Михаил Колосов - Платонов тупик

— Здорово! — загорелся Чижиков.

— Сможешь?

— А почему нет?

— Тогда вот тебе факты — кто на какой должности и сколько лет сидит и тезисы. Только обязательно назови фамилии — тогда будет толк. А с фигой в кармане лучше не вылезать.

— Понял! — сказал Чижиков, пряча в карман тезисы.

— Ну и отлично! По рукам! — Он крепко, со значением пожал Юркину руку. — Имей в виду: я в союзе кое-что значу, так что!.. — Он улыбнулся и поднял победно кулак. — Держись!

Дома, лежа в постели, Чижиков с Данаей подбивали бабки прошедшего вечера. Его итогом они были довольны, особенно Даная:

— Договорилась с проректором — обещал содействие насчет аспирантуры. Но тут и ты, милый, должен проявить активность. Сам поговори с ним…

— А я ревную тебя к нему. Я ему!..

— Вот еще глупости! К каждому будешь ревновать — останемся на бобах. Договорилась с главным редактором «Эпохи» об издании мемуаров Евтюхова — тридцать листов. Надо будет мне поторопиться привести их в порядок. Кстати, они у него очень интересные, он со многими видными писателями был знаком. Госкомиздатовец обещал поддержать заявку на однотомник стихов Ивана Босых. Неплохой улов, правда, милый?

Но милый уже спал праведным сном младенца.

«Слабенький все-таки», — по-матерински заботливо подумала Даная о Чижикове и поправила на нем простынку.

Вскоре в паспорте Чижикова появился и второй штамп — более скромный, но более желанный: штамп о постоянной прописке в квартире Данаи. Это, конечно, было такое событие, такая победа, от которой могла закружиться голова. И у него закружилась она в прямом смысле слова — даже круги перед глазами поплыли, когда ему вернули паспорт со столь желанной отметкой. Но у него хватило силы выйти из конторы и на воздухе прийти в себя. Дома же на вопрос Данаи: «Все в порядке?» — он ответил спокойно, как о рядовом событии:

— Да, разумеется, — и небрежно выбросил паспорт на стол.

Раздевшись, он прошел в кабинет Евтюхова и стал осматривать его хозяйским глазом.

— Ты хочешь здесь работать? — спросила Даная.

— Да, — сказал он твердо. — Но сначала хочу навести здесь кой-какой свой порядок. А?

— Да, конечно, — согласилась она. — Делай все, как тебе нравится.

Ему нравилось, чтобы диван был свободен от книг, — Чижиков любил валяться на койке, а теперь будет на диване, и читал он только лежа, с трудом осиливал две-три странички любого текста и засыпал. И еще он хотел очистить стол от всех евтюховских бумаг.

— Тебе помочь, милый?

— Нет, я сам.

— Хорошо. Попадутся какие рукописи, ты, пожалуйста, их не выбрасывай, перенеси в мою комнату.

— Не беспокойся, буду аккуратен.

Очистку начал он все-таки не с дивана, а со стола. Сгреб в одну кучу газеты, журналы — тонкие и толстые, подхватил обеими руками, вынес в коридор.

— По-моему, это надо отдать пионерам, пусть сдадут макулатуру? Или вынести на помойку?

— Как? — удивилась Даная. Она привыкла, что Евтюхов дорожил каждой газетой, каждым журналом. Не разрешал ей без его ведома взять со стола ни одного клочка бумаги. Он делал в статьях какие-то подчеркивания, пометки, некоторые вырезал, собирал в папки. И вдруг на помойку? — А… а может, там есть нужные тебе публикации?

— Нет здесь ничего интересного, я посмотрел.

— Так быстро?

— Ну что ты?.. — стал раздражаться он. — Я еще раньше видел все это. Куда их?

— Положи пока вот там, — указала она на уголок у выходной двери. — Я сама потом разберу все…

Чижиков бросил небрежно свою ношу в угол, взял на кухне тряпку, стер со стола пыль, положил на него стопку чистых листов бумаги, сверху — шариковую ручку. Поле для творческой работы было очищено, можно было садиться и творить. Но ему не хотелось, раздражал захламленный диван. И он принялся за него: газеты и журналы постигла та же участь, что и те, которые лежали на столе, хотел было и книги выдворить туда же, но вовремя остановился: в руки попал какой-то тяжелый старинный фолиант — и он подумал: «Может, это что-то ценное?» Отвернул крышку переплета и увидел штамп институтской библиотеки. «О, библиотечная. Вернуть надо. А впрочем… Затребуют — вернем, но лучше, если они спишут ее на покойничка, а книга останется мне: она, видать, дорогая». И он сунул ее в шкаф. Остальные не стал даже смотреть, что за книги, чьи, — рассовал по полкам как попало. Взял с кресла маленькую зелененькую декоративную подушечку — думку, взбил ее и бросил на диван. А вслед за этим и сам улегся, пробуя ложе на предмет удобства. «Хорошо!» — сказал он и вытянул ноги во всю длину. Вот так-то! Как кукушонок: обосновался в чужом гнездышке и доволен.

Намечавшееся собрание писателей по каким-то причинам откладывалось уже несколько раз, и будущий оратор на нем Чижиков изматывался от этого до болезненного состояния. Как всякий трус, чем ближе к намеченной дате, он волновался все больше, изводил себя до изнеможения — настраивал, подбадривал, набирался решимости, и вдруг в самый последний момент все отодвигалось, а из него будто воздух выпускали. Он облегченно вздыхал, надеясь втайне, что, может быть, оно и вообще никогда не состоится, и в то же время негодовал: впустую потрачено столько энергии, столько нервов, тем более что собрание не отменено, а только отодвинуто, и ему снова придется собираться с духом.

Собрание состоялось только осенью, когда Чижиков уже числился аспирантом.

Фойе Дома литераторов гудело как развороченный улей — народу пришло неожиданно много. То ли потому, что давно не собирались и соскучились по общению, то ли оттого, что накануне прошел слух, будто кого-то будут снимать с занимаемого поста, а такие вещи, надо сказать, очень любимы в писательской среде. Чижикову не стоялось на месте, он волновался, ходил, толкался в толпе, искал знакомых, чтобы хоть как-то отвлечься, но и со знакомыми не мог и минуты постоять, не слышал, что ему говорят, не помнил, что сам отвечал. Увидел издали знакомую челочку над узким лбом Философа, его маленькие, глубоко посаженные глазки, заторопился к нему. Поздоровался подобострастно. Тот спросил:

— Готов?

— Да… — с трудом выдохнул Чижиков.

— Настроение боевое?

В ответ Чижиков только сконфуженно осклабился.

— Не дрейфь. Записку с просьбой предоставить тебе слово подай сразу же, не дожидаясь прений. — И он отошел от Чижикова — наверное, не хотел, чтобы их общение стало слишком заметным.

Чижиков остался один, и чувствовал он себя в этой тесной и гомонящей толпе совершенно, до щемящей тоски, одиноким. Сзади услышал знакомый голос известного писателя, он иногда, по особому приглашению, приходил в институт и проводил творческие дискуссии со студентами. Мысли всегда высказывал интересные, смелые — был он человеком ироничным и острым на язык.