Михаил Колосов - Платонов тупик

На дороге что-то чернело, издали не понять что — то ли одежина какая, то ли еще что. Иван пояснил:

— Пристрелили, гады, пленного. Наверное, ослабел парень, идти не мог — пристрелили…

Бросив мешок, Васька кинулся на дорогу. Платон и Алешка устремились за ним. Еле сдерживая досаду, Иван закричал:

— Куда вас черт понес?! Вы что, дети, что ли? Вы же знаете, как они из-за пленных зверствуют: спрятал ли живого, похоронил ли мертвого — одинаково расстрел. А вдруг там отстал какой конвоир на коне или на мотоцикле? Ну, с вами только ходить!.. Намучишься… Как дети неразумные.

Васька и Платон, а за ними и Алеша остановились в нерешительности.

— Пошли домой. Хватит на сегодня, — приказал Иван жестко. — Солнце вон уже скоро за бугор скроется.

Один за другим вернулись к своим мешкам, молча взвалили на плечи, поплелись вслед за Иваном.

Солнце, наливаясь багровой краской и увеличиваясь в размерах, медленно плыло к закату, предвещая на завтра мороз и ветер.

За мостком, у первых хат, распрощавшись с дядьями, Васька и Алешка свернули в проулок и пошли домой. Внесли мешки в сарай, Васька по-хозяйски высыпал свеклу в угол. Потом стал подбирать раскатившиеся корни и бросать их наверх — мерзлые, они стукали друг о дружку как булыжники. На шум из хаты вышла мать:

— А, добытчики вернулись. Долго вы, я уже беспокоиться начала. Далеко ходили?

— За дальний мосток, — сказал Васька.

— О, далеко… Ну идите в хату.

— Сейчас, подберу вот. Иди, Алеша, я сам тут управлюсь.

Но Алешка не уходил, мялся, ждал, когда уйдет мать. И не успела та закрыть за собой дверь, он подошел вплотную к Ваське, достал из кармана листовку:

— Гля!..

— Листовка?!

— Ага! Вы старика хоронили, а я увидел ее и спрятал в карман.

— Вот молодец! — И, вспомнив дядьев, сказал с досадой: — Да ну их… Всего боятся. Завтра вот и правда пойду один, соберу до единой!

— И я с тобой!

— Не надо, Алеш. Одному безопасней.

— Почему?

— Ну так. Надо бы и пленного похоронить… — И вдруг его осенило: — Знаешь, давай завтра утром пораньше встанем и пойдем вроде снова за свеклой, а сами пленного похороним?

— Ага! — согласился Алешка, довольный, что брат берет его себе в помощники.

Ночью Васька долго не спал, думал: «Ну, дядя Иван — ладно. А почему дядя Платон тоже стал почти таким же, все осторожничает? А может, так надо, может, он боится, что попадется на листовках и пострадает какое-то крупное дело, к которому он готовится?!» С этой успокоительной догадкой он и уснул.

Утром, как и договорились, они с Алешкой снова отправились в поход. Перейдя мосточек и взойдя на бугор, они увидели в стороне от дороги, у самых телеграфных столбов, двух человек, которые, согнувшись, что-то торопливо делали. А когда подошли поближе, узнали Ивана и Платона: они уже похоронили пленного и нагребали на могильный холмик остатние комья земли.

— Опоздали! — сказал ребятам Иван гордо.

Васька смотрел на дядьев удивленно, и раскаяние за вчерашнюю обиду на них постепенно растопляло ему душу, он улыбался. Платон приобнял его за плечи:

— Ну а теперь пошли за бураками…

Зима выдалась суровой — морозной и снежной, суровость ее усугублял голод: припасы, заготовленные с осени, быстро таяли, и Васькина мать с каждым днем все меньше и меньше выделяла кукурузы на дневное пропитание, делила буквально по зернышку, по картофельке. С десяток крупных початков отобрала и подвесила под потолок — от мышей и от детей — на семена. И ведер пять картофеля закопала в чулане в яму — тоже на семена. Дети не раз покушались на эти запасы, но мать не уступала ни под каким видом:

— Нельзя! Умирать будем, а семена не трогайте. Весна придет, что в землю бросать? Надо думать наперед. Войне конца не видать, ждать помощи неоткуда, а есть что-то надо…

Да, конец войны еще и не маячил, фронт уходил все дальше — слухи шли, будто немцы уже вышли к Волге и заняли весь Северный Кавказ. По всему было видно, что так оно и есть: наши самолеты появлялись редко, а немецкие воинские эшелоны один за другим катили на восток и проходили Андреевку с ходу.

Все чаще и чаще мать говорила, что придется идти куда-то в дальние деревни «менять».

— Не дотянем до весны, — сокрушалась она. — Да и весна придет — что она нам даст? До крапивы дожить надо…

И ходила по соседям, узнавала, кто ходил менять, куда. Подробно расспрашивала дорогу, где за что и что можно выменять. Чего надо опасаться.

— Вот как только мороз спадет, чуточку помягчеет, пойдем и мы.

Но морозы держались, а продукты таяли, и она стала собираться. Разделила остатки провизии поровну на две части, принялась наказывать Танюшке:

— Это вам с Алешей, а это нам с Васей на дорогу. Старайтесь растянуть на дольше: мы раньше чем через неделю не вернемся. Да и то если все будет благополучно. А то можем и с пустыми руками прийти: там, говорят, полицаи, бывает, отнимают у людей барахло. Так что особо не надейтесь. — Подумала и оставила ребятам свою долю, пояснила: — Нам с Васей этого хватит в одну сторону, а там… а там поменяем. Перебьемся. Бывает, что могут и покормить, если попадем в глухую деревню, где не побывали ни немцы, ни меняльщики.

И мать стала собираться в дорогу: достала из сундука отрез на платье, — давно лежал, когда-то на талоны давали. Вытащила откуда-то из далекой глубины свои сережки, девичьи еще.

— Это мне мой батя покупал. Из Ростова привез. Венчалась в них, — рассказывала она детям, и глаза ее светились радостью при воспоминании о своей юности.

Извлекла пахнущий нафталином коричневый шерстяной отцов костюм. Лежал после смерти отца, все ждал, когда Васька вырастет да станет носить его.

— Придется отнести его. — Она посмотрела на Ваську. — А тебе, будем живы, другой справим.

— А я разве возражаю? — двинул плечами Васька.

— Да хоть бы и возражал, а нести-то больше нечего…

В путь они тронулись еще затемно. Уложили вещи в мешок, а тот мешок — в другой мешок, привязали к санкам и пошагали. Пошли искать ту, не разоренную войной глубинку, где сохранилось еще что-то съестное и где люди готовы обменять его на необходимые им вещи. Подальше от городов, вдали от железных и шоссейных дорог, говорят, такие счастливые села еще сохранились.

Они шли налегке, быстро, почти пустые санки легко бежали вслед за ними. Вскоре они влились в большой людской поток таких же искателей, как и они. Мать смотрела вперед, оглядывалась назад, вздыхала:

— Где же набраться, чтобы накормить такую массу людей? Наверное, напрасно идем… Но пойдем, сколько сил хватит, будем идти. Откуда-то ж люди привозят хлебушек…

В поле было ветрено, северный ветер дул им в спину, мел поземку, и снежные вихри то и дело обгоняли их. Как вехи на полевых тропах, все чаще им встречались бугорки, занесенные снегом, — трупы погибших от истощения и холода. Мать сначала шарахалась от них, но потом попривыкла и только шептала, проходя мимо очередного такого бугорка: