Михаил Колосов - Платонов тупик

Она устало повела в его сторону глазами, смотрела какое-то время на него непонимающе, но, увидев таблетки, встрепенулась, взяла их, положила на язык, пригубила стакан и тут же протянула его обратно. Он видел, что вся эта несложная процедура далась ей большим трудом, у нее не осталось сил даже вытереть губы, на которых поблескивали капельки воды. Гурин взял, со столика салфетку, сунул ей в руку.

— Что это?.. — Она приподняла веки. — А-а… — прикоснулась лениво салфеткой ко рту, да и то только с одной стороны, выронила ее на колени. Ему показалось, что она даже таблетки не проглотила, так и держала их во рту, но не стал говорить, чтобы не раздражать больную.

«Что за странная и страшная болезнь, — в который раз подумал он, глядя на жену. — А вдруг она неизлечима? Вдруг так и останется? Хотя бы не прогрессировала…»

— Может, приляжешь?

Она покрутила головой:

— Не хочу…

Гурин поднялся, постоял над ней какое-то время и, виновато склонив голову, пошел на кухню готовить завтрак. Хотел вернуться и спросить, что ей приготовить, но раздумал: он заранее знал ее ответ: «Ничего…»

Взглянул на часы — время бежит, через час он должен быть уже в редакции. Поставил на газ чайник, нарезал колбасы, сыру, позвал жену.

— Я не хочу… — сказала жена. — Я потом… Ешь сам.

— Пойдем, пойдем, — он взял ее под руку, помог подняться. — Пойдем. Я знаю твое «потом».

— Ну что ты меня принуждаешь?.. — капризно, чуть не плача застонала она. — Мне совсем ничего не хочется… Оставь меня в покое.

— Но есть-то нужно?

— Разве только кофе…

— Хорошо, — он усадил ее за стол, налил кофе, подвинул тарелку с колбасой и сыром.

— Не-е, — поморщилась она.

— Кусочек сыра съешь.

Она отхлебнула кофе, потом отломила уголок сыра, пожевала лениво, снова пригубила чашку, подняла на Василия страдающие глаза, умоляюще попросила:

— Я устала… Пойду отдохну… Я потом допью…

— Ну ладно, иди. Помочь?

— Не надо. Я сама…

Когда жене стало немного лучше, он купил билеты на самолет (туда и обратно) и улетел на выходные дни в Симферополь к брату. Тот встретил его в аэропорту, встретил радостно, обнялись, Алексей даже растрогался — глаза повлажнели. Чтобы скрыть свою слабость, нагнулся, подхватил «дипломат» гостя и быстро направился к выходу. Василий заспешил за ним, удивляясь энергии брата. «Моторный, — вспомнил он слова матери о нем. — Как живчик. До сих пор моторный, не догонишь. Хотя располнел безобразно, надо будет сказать — пусть последит за собой, не распускается». А голова Алексея меж тем уже маячила далеко впереди, толпа спешащих людей все обгоняла, обтекала Василия, и он оказался в самом хвосте потока. Встрепенулся, заспешил вместе со всеми.

На крыльце Алексей встал в сторонке, подождал брата.

— Ты куда так спешишь? У тебя дела? — спросил у него Василий.

— Да нет, никаких особых дел… Привычка, — улыбнулся тот. — Давай обсудим нашу программу. У тебя какие планы? Куда и надолго ли прилетел?

— К тебе и ненадолго. Завтра же обратно.

— Что так? — насторожился Алексей.

— Ничего особенного… Посоветоваться надо по одному делу.

— Не мог позвонить? Или написать?

— На тебя посмотреть. Давно ведь не видались.

— У меня есть предложение — поехать на дачу, — сказал Алексей. — Там надо кое-что поделать по хозяйству. А ты, кстати, и дачу посмотришь, и отдохнешь, и поговорим. Но это если у тебя других дел нет. А если есть, все отменяется.

— Отменять не будем. Поедем.

— Ну и хорошо! — обрадовался Алексей. — Какие могут быть дела: сегодня ведь суббота. Пошли. Там на стоянке нас ждет машина — попросил знакомого, соседа по даче, прихватить и нас, — рассказывал Алексей на ходу. — Соня там с сумками.

— И Соня здесь?

— Да. Чтобы домой не заезжать, время не терять. Часа полтора сэкономим.

Завидев Гуриных, из серенького «жигуленка» вылезла Софья и не спеша пошла им навстречу. Тонкая, худая смуглянка с острыми плечами, в обвисшем, как на вешалке, просторном жакете, в длинной расклешенной юбке, в платочке, повязанном шалашиком, она походила на далеких своих предков — гречанок. А может быть, это была лишь фантазия Гурина: ведь греков он знал лишь по литературе и кинофильмам, да и то больше из древних времен.

— Здравствуй, Вася, — Соня протянула ему сухонькую ладонь.

— Привет, Пенелопа! — весело отозвался он и поцеловал ее в щеку.

— Ну вот, опять дразнишься! Что это еще за Пенелопа? Не мог по-другому назвать, поприличней что-нибудь придумал бы, — притворно обиделась она.

— Разве ты ее не знаешь? — удивился Василий. — Это хорошая женщина. Символ верности! Тысячи лет прошли, а ее помнят. Она была женой легендарного царя, ждала мужа с войны двадцать лет!

— Царя можно ждать и больше, — нашлась она.

Гурин засмеялся:

— А я как-то об этом не подумал.

— Ты меня все с той Грецией сравниваешь, а моя Греция где-то под Мариуполем. А там и имен таких нет. Ты лучше скажи, почему ты свою Пенелопу не привез?

Гурин развел руками:

— Ты же знаешь почему…

— И что, не улучшается?

— Иногда бывают просветы…

— Вот бедная.

— Эй, побыстрее! — поторопил их Алексей. — Мы же время экономим. Потом поговорите, по дороге, — он открыл обе дверцы машины, указал Василию на переднее сиденье, жене — на заднее, сам втиснулся рядом с ней, сказал: — Поехали.

Василий поздоровался с водителем, назвал себя:

— Гурин…

Водитель улыбнулся.

— Это и так видно: похожи! — Он легко и мягко включил передачу и так же плавно и незаметно тронул машину, вывел на трассу и, спокойно набирая скорость, повел ее по ровному шоссе. Гурин знал толк в вождении, любил вот таких водителей — спокойных, обстоятельных, несуетливых.

В природе на большой территории — от Москвы до Крыма устойчиво держалось теплое бабье лето — особо любимая Гуриным пора. Тихое увяданье буйной зелени; воздух, настоянный на терпком запахе яблок, дынь и полыни; первые подпалины листочков на стройных березках и кудрявых тополях — все это навевало приятную грусть. И думалось Гурину в такую пору хорошо, и дышалось легко. Вот и сейчас, глядя на пробегавшие мимо бесконечной вереницей перелески, поля, буерачки, сады, селения, он невольно погрузился в какие-то свои глубокие раздумья — хаотичные, неопределенные — обо всем сразу. Окликни его и спроси, о чем думает, — так и не ответит сразу: будто стая пугливых воробьев, вмиг разлетятся эти думы, словно и не было. А думается о многом: о тех же просторах и селениях, вспоминается виденное в других местах, в других краях и странах, невольно сравнивается, сопоставляется. Думается о себе, о матери, о предстоящем разговоре с братом…

Узкая ленточка дороги оторвалась от широкой магистрали и побежала вверх через пустынную белую степь с пожухлым чебрецом и редкими кустами перекати-поля. «Дачи»… Какие же здесь дачи?..» — невольно подумалось Гурину, но нарушать тишины он не стал, продолжал смотреть вперед.