Евгений Гущин - Небесное созданье

— Что напомнить?

— Зачем идешь, чтоб помнил. А то сам обнадежил старика, а сам вдруг возьмешь и передумаешь.

Иван затвердел лицом.

— Я же слово дал. Ты разве не слышал?

— Слово… — ухмыльнулся Гришка. — Мало ли каких слов я могу наговорить. По пьянке-то. Успевай только слушай.

— Ну вот что, — проговорил Иван прерывистым голосом. — Ты мне хотя и брат родной, а если еще нос высунешь — не обижайся потом. Ой, не обижайся… — Он так сжал Гришке плечо — едва кости не захрустели. — Я тебе это говорю, чтоб потом обиды не было. — И не оглядываясь, двинулся дальше.

Узенький этот лесок уже редел, сквозь него проглядывало поле с черной полосой пахоты. Издали, вывернув из-за березового островка, навстречу шел трактор, таща за собой бледное облачко пыли.

«Зябь пахать…» — мысленно усмехнулся Иван, идя по пахоте к березовому колку и наверняка зная, что из кабины на него таращится сменщик. — А в этом худого ничего нету. Земля — она и есть земля. И едва перешел вспаханную полосу, как границу, так и забыл сразу о Гришке, о сменщике, будто их и на свете не было. Он пошел медленнее, шурша жухлыми листьями и слыша в душе печальную музыку, которая все эти дни жила в нем, то замолкая, то появляясь снова. Глядя в просветы между березами, искал глазами Веру.

Она всегда появлялась неожиданно, всегда не с той стороны, с какой он ее ждал, и Иван никак не мог к этому привыкнуть. Думал, увидит ее впереди, а она показалась сбоку.

Мелькая между тонкими стволами, рыженькая, длинноногая, она легко бежала к нему в светлом плащике. Казалось, даже не бежала, а летела над землей, не касаясь ногами ни листьев, ни трав, и у Ивана зачастило сердце.

Он уже знал: сейчас Вера увидит его и остановится, как пугливый зверек. Оглядит его издали и уж потом приблизится тихо и застенчиво. Осторожно и неумело, как впервые, коснется своей рукой его руки — поздоровается.

— Что же ты в белом плащике в лес приходишь? — спросил он с ласковой укоризной. — Запачкаешь или порвешь. Заругают дома.

— Но ведь я к тебе иду…

Он бережно обнял ее, нарядную, праздничную, пригладил растрепавшиеся от бега волосы.

— Чудо ты мое рыжее, неожиданное… Знаешь, ты похожа на какого-то лесного зверька. А вот какого — никак не догадаюсь.

— На лисицу, — сказала она, смеясь. — Я ведь рыжая. Мне даже иногда кажется, что когда-то давно-давно… много веков назад я была лисицей. Правда-правда так кажется. Я их и люблю поэтому. Ведь они мне — родня. Давай их поищем.

Иван, глядя на нее, улыбался, и в ее зеленых глазах мелькнул легкий испуг.

— Ты что смеешься?

— Ничего. Мне хорошо. Когда я тебя вижу — мне всегда хорошо. — И он достал из кармана пиджака смятый букетик.

Вера понюхала цветы, которые ничем не пахли, а если и пахли — то соляркой. Проговорила задумчиво:

— Наверное, самые последние.

— Последние, — как эхо отозвался Иван, подумав, что под этим словом понимает гораздо больше, чем она. Вот ведь как получилось: она с ним встретилась подснежниками, а он с ней прощается осенними ромашками. У нее — весна, все еще впереди, а у него — осень поздняя. Вот какой негаданный, горький смысл обнаружился в цветах.

— Вера, — сказал он тихо. — Поцелуй меня.

Склонив голову набок, она удивленно на него посмотрела.

— Ты меня об этом никогда не просил.

— А сейчас прошу.

— Почему?

— Не знаю.

— Разве тебе так плохо?

— Хорошо и так, — сказал он потускневшим голосом. — Раз не хочешь, то и не надо.

Теплой ладонью она провела по его щеке.

— Я не могу, — в голосе сквозила боль. — Я боюсь к тебе прикасаться. У меня внутри так, будто я тебя ворую. Ты только не сердись, что так говорю. Ведь это правда. А еще мне кажется, что если я поцелую тебя, что-то меня обязательно накажет за это. Обязательно…

— Кто? Бог, что ли? — Иван еще нашел в себе силы усмехнуться.

— Зачем бог… Не бог, а что-то другое. Которое не терпит неправды. Ведь есть же что-то такое на свете, — Вера повела рукой вокруг себя, — в деревьях, в траве, в листьях, в земле, в небе, в воде. Везде. Может, это сама жизнь.

— Ты хорошая, Вера, — сказал он задумчиво. — Лучше, меня, — и заметил на обнажившейся ее руке чуть повыше запястья темный кровоподтек.

— Что это? — похолодел Иван.

— Мамка…

— Из-за меня? — И ждал ответа затаив дыхание. Но, ничего не дождавшись, приник губами к ее руке, и почувствовал солоноватый вкус крови.

Внезапно Вера выдернула руку, напряглась.

— Смотри! Вон они!

Иван поднял затуманенные глаза и увидел лисиц, которые, выскочив из кустарника, катились по желтой стерне к низкому красному солнцу, коснувшемуся уже краешком горизонта. Самец бежал немного позади самки, не вырываясь вперед и не отставая — как привязанный, и Ивану подумалось, что он нарочно так бежит, прикрывая подругу от всякой случайности. Пальни в них сейчас картечью, и весь заряд придется ему.

Расстелившись по полю, лисы уходили к красному солнцу, и сами они были красные от закатных лучей, будто это два маленьких солнышка катились к большому. Сильные и вольные, живущие, как велит природа, они скоро слились с солнцем и так же, как солнце, исчезли, растворились, отчего на поле стало холодно и пустынно.

Люди проводили их долгими, мечтающими взглядами.

— Были бы мы лисами… — выдохнула Вера. — Побежали бы далеко-далеко, к солнцу. Правда ведь?

— Правда…

— Мне всегда снится, что я куда-то бегу и бегу, в какие-то новые места. А проснусь — никуда не убежала. Так и осталась, где была… А знаешь, лисы как-то не так бежали, — заговорила Вера с тревогой. — Будто насовсем убегали. А вдруг они больше не вернутся?

Иван промолчал и обнял ее.

Но Вера, освободившись от его рук, к чему-то прислушивалась. Позади в кустах, уже накрытых сумерками, что-то прошуршало.

— Ты слышишь? — прошептала Вера испуганно. — Что там?

— Кто его знает, — ответил Иван как можно равнодушнее. — Чей-нибудь теленок забрел.

Иван нашарил под ногами тяжелый, влажный сук и, вкладывая в размах всю боль и горечь, пустил в кусты. Там что-то шарахнулось, затрещал валежник и затих в отдалении.

— Я же говорил — теленок.

Стоял, тяжело дыша. И уже понимал: пора…

Вера успокоилась, прислонилась головой к его плечу.

— И чего ты во мне нашла? — вдруг спросил Иван холодным и чужим голосом. — Я ведь старый для тебя.

— Ты добрый и сильный, — улыбалась она в темноте. — И руки у тебя нежные.

— Какие там нежные. Железо только и привыкли держать… Неужто у вас в совхозе парней хороших нету? — проговорил он и замолк. Не его это были слова, чужие.

Вера отстранилась, напряженно всматриваясь в его лицо.

— Вера, знаешь… — начал Иван, но Вера прикрыла его губы теплой, вздрагивающей ладонью.

— Не надо… Я знаю. — И Иван почувствовал на щеке едва ощутимое прикосновение ее губ. — Это тебе на счастье.